Кровавый бред

Новейший образчик «параноидального стиля в американской политической жизни»: сторонники конспирологической теории, за которой закрепилось название QAnon, распространяют слухи, что разветвленная тайная клика демократов и голливудских тузов задумала похищать и убивать детей, чтобы пить их кровь. Миф возник в 2016 г. из истории про «Пиццагейт»: якобы Хиллари Клинтон руководила шайкой педофилов со штаб‑квартирой в совершенно невероятном месте – некоей вашингтонской пиццерии. Но там, где обсуждаются фантазии о ритуальных убийствах, сразу же непременно всплывет тема евреев – и действительно, в некоторых из этих вампирских саг фигурирует в качестве заметного персонажа Джордж Сорос.

В исторических корнях этих клеветнических измышлений кровавый навет затаился незримо; одержимость темами похищения и убийства детей у сторонников QAnon вполне могла бы развиться (и в основном развивается) без упоминаний о евреях. Следовательно, прежде чем обратиться к важной роли кровавого навета в еврейской истории, мы должны напомнить, что опасения за безопасность детей – вполне естественное чувство, даже если подобные тревоги могут давать метастазы в форме сумасбродных фантазий. Давайте вспомним случившуюся в начале 1990‑х гг. эпидемию ложных обвинений в отношении детских садов и яслей, где над маленькими воспитанниками якобы совершались сатанинские ритуалы. И вот вам мрачное напоминание о кровавых наветах средневековья и раннего Нового времени: некоторых обвиняемых по этим делам приговорили к длительному тюремному заключению.

Мишенью первых обвинений в ритуальных убийствах были не евреи, а ранние христиане: то, что они праздновали смерть Иисуса и символически «пили его кровь», наталкивало некоторых язычников на предположение, что христиане и впрямь совершали убийства и пили кровь своих жертв. Только в XII–XIII вв. – о конкретных причинах историки спорят до сих пор – эти обвинения переадресовали евреям. В 1144 г. в английском городе Норвич на пасхальной неделе убили мальчика по имени Уильям, и тогда евреев – по-видимому, впервые в истории – обвинили в убийстве невинного христианского ребенка в ритуальных целях. Погибшего объявили святым (позднее это станет распространенной практикой); начало его почитанию положили чудеса – в т.ч. благоухание его мертвого тела. Подобные обвинения стали формой «воспроизведения»  страстей Христовых, особенно в пасхальные дни, а также (и, вероятно, не  случайно)  делали место паломничества прибыльным.

Спустя 100 лет в Фульде (Германия) и в Вальреасе (Прованс) этому воображаемому ритуалу приписали кровь: теперь евреев обвинили в том, что для различных надобностей – таких, как выпечка мацы или заживление ран после обрезания, — им требуется христианская кровь. Евреев Норвича спас от судебной ордалии местный шериф, защитив их взятием под стражу в Норвичском замке, а вот евреям Фульды, Вальреаса и прочих европейских городов и городков повезло меньше. Некоторые были убиты разъяренными толпами, других казнили после судебных процессов, в ходе которых обычно применялись пытки.

Вера в то, что евреям потребна кровь для проведения своих обрядов, проистекала из обряда вкушения крови Христовой самими христианами в таинстве евхаристии, – но теперь уже в недобрых, даже дьявольских целях. Хотя кровавый навет уходил корнями в христианство, евреи обвинялись в том, что такая их практика идет вразрез с предписаниями иудаизма: ведь на самом деле иудаизм запрещает употреблять кровь в пищу. Подобное обвинение схоже со средневековыми картинками, где евреев изображали сосущими молоко у свиней и совершающими с ними гнусные половые акты – такими же случаями явного  выворачивания наизнанку предписаний иудаизма. Собственно, для антисемитизма — хоть средневекового, хоть современного — типичны утверждения, что «реальные» евреи занимаются эзотерическими практиками, представляющими собой полную противоположность «официальному» иудаизму. Своей силой миф обязан вере в участие евреев в тайном заговоре, – который они пытаются скрыть, притворяясь, будто их вера и поступки представляют собой нечто прямо противоположное.

В Средние века кровавый навет процветал скорее в качестве местного мифа, чем укорененного в церковном учении. В XIII в. Ватикан решительно выступал против обвинений в ритуальном убийстве, неоднократно подчеркивая, что евреи не потребляют крови ни в каком виде. Хотя в последующие столетия эта динамика более или менее не претерпела изменений, в раннее Новое время – предмет глубоких и захватывающих исторических исследований Магды Тетер, – произошел еле заметный сдвиг, давший  возможность местным мифам заявить себя как гораздо более агрессивных.

Кровавый навет Cредневековья и раннего Нового времени изучали несколько блестящих историков, особенно Гэвин Лангмьюир, Мири Рубин и Р. По‑чиа Шиа. Тетер – историк  еврейско‑христианских отношений в Польше раннего Нового времени – опирается на их труды, но ей есть что сказать и нового. Как и Шиа, она уделяет большое внимание случаю кровавого навета в 1475 г. в Тренте (Италия), где в канале под еврейским домом нашли мертвое тело маленького мальчика по имени Симон. Тетер убедительно доказывает[1], что это дело стало поворотным моментом превращения средневекового кровавого навета в то, чем он стал в раннее Новое время. Географическое положение Трента на границе, южнее которой простиралась Италия, а севернее — Священная Римская империя, стало одним из ключевых факторов. Если в Италии и, особенно, в Ватикане церковные иерархи, действуя сообразно средневековому прецеденту, остужали горячность обвинений в ритуальном убийстве, то воинственный Иоганн Гиндербах, германский князь‑епископ Трента, страстно ратовавший за пытки и казнь евреев, заподозренных в преступлении, тогда же организовал мощную  пропагандистскую кампанию. Гиндербах преследовал две взаимосвязанные цели: очернить евреев и обзавестись святым, который привлек бы в Трент паломников. В результате  Гиндербах вступил в нешуточную битву с Ватиканом, который, следуя средневековому прецеденту, был склонен защитить евреев. Но после трентского дела Ватикан стал куда более нерешительным в осуществлении своей средневековой роли.

Кроме того  – и здесь Тетер внесла огромный исследовательский вклад – новая технология книгопечатания кардинально изменила форму восприятия и распространения (фейковых) новостей. Гиндербах и другие авторы наводнили рынок Германии и Польши описаниями дела Симона из Трента и соответствующими иллюстрациями, которые Тетер называет «изощренной кампанией мультимедийной пропаганды». Некоторые из таких повествований циркулировали даже в ХХ в. Тетер показывает, как немецкие версии трентского дела проникли в Польшу и послужили, на ее взгляд, одной из основных причин многочисленных кровавых наветов, имевших там место в XVI–XVIII вв. Одно из наглядных свидетельств далекого эха трентского дела можно найти в более чем 1300 километрах от  Трента, в польском городе Сандомир, где на стенных росписях в церкви изображена история убийства маленького Симона –  тем самым делая ее доступной даже до неграмотных.

В XVI в. в Центральной Европе число процессов о кровавых наветах снизилось, но в тот же период в Польше, наоборот, увеличивалось. Возможно, веру в такие мифы отчасти пошатнула Реформация (протестанты, отвергшие причастие, едва ли могли вообразить совершение евреями тайных сатанинских «антипричастий»), но в католической Польше в этом не разуверились. Кроме того, с развитием христианской гебраистики росло число людей среди интеллектуальной элиты Центральной Европы, знавших, что на самом деле евреям запрещено употреблять кровь. В Польше, где циркулировало очень мало трудов  христианских ученых об иудаизме, доступ к подобным знаниям был более ограниченным. Но и сама католическая Церковь существенно изменилась; ее развернуло в обратном направлении. В 1583 г. Ватикан разрешил считать Симона Трентского мучеником, а в 1588 г. одобрил его культ, хотя святым он так никогда и не был признан. Папы больше не выступали с громкими публичными заявлениями в защиту евреев, что должно было отразиться на Польше. Тетер проделала мастерскую работу, раскопав архивы Ватикана и написав одно из самых тщательных исследований, посвященных все более антиеврейской папской политике.

В 1755 г. папа Бенедикт XIV поддержал культ Андреаса Окснера фон Ринна – мальчика, умершего в XV в.; вину за его смерть местный фольклор возлагал на евреев. На сей раз, наперекор прежней политике, папа заявил, что евреи действительно совершают ритуальные убийства. Но в то же время кардиналу Лоренцо Ганганелли поручили составить доклад о такого рода преступлениях. Кардинал, следуя средневековой католической доктрине, решительно отверг идею о потребности евреев в христианской крови. Интересно, что Ганганелли, как и другие церковники, отвергавшие кровавый навет, руководствовался не столько филосемитскими соображениями, сколько противоположными интересами: такие обвинения, судебные процессы с применением пыток и жестокие казни препятствовали обращению евреев в христианство. Но, как демонстрирует Тетер, доклад Ганганелли запрятали подальше в архив, и всплыл он по чистой случайности лишь в конце XIX в., когда Центральную Европу захлестнула новая волна кровавых наветов.

Как историку еврейства, Тетер  интересна и реакция евреев на историю подобных обвинений. Она отмечает, что, удивительным образом, чаще других к теме кровавого навета обращались авторы‑сефарды, хотя почти все случаи кровавых наветов  имели место у ашкеназов. В таких текстах, как «Шевет Йеуда» Соломона Ибн‑Верги, рассказы о кровавых наветах обычно завершаются торжеством евреев. Так, Ибн‑Верга приводит слова агентов короля Альфонсо, отправленных расследовать попытку ритуального убийства: «В прошлом году они точно так же обвиняли [евреев], но это оказалось ложью». Когда авторы‑ашкеназы все же обращались к теме навета, они, наоборот, обычно прославляли пострадавших евреев как мучеников и, таким образом, служивших зеркальным отражением детей‑мучеников из навета. Например, Адиль Кикинеш из Дрогобыча, лжесвидетельствуя против себя, созналась, что якобы подговорила свою служанку‑христианку убить мальчика‑христианина, чтобы добыть кровь для мацы на Песах. Непрестанно заботясь о своей благопристойности, она попросила дать ей булавки, чтобы приколоть юбку непосредственно к коже на ногах  –  в опасениях, что иначе по дороге на казнь юбка может задраться, и зеваки увидят ее ноги. Своим ложным признанием она спасла еврейскую общину, и на ее надгробии начертали похвалу: «Святая и чистая женщина, она прославила Имя Божье и отдала душу свою за весь Израиль».

Написанная Тетер история кровавого навета завершается на XVIII веке и не  объясняет, почему в 1880‑х гг. возникли новые обвинения, пик которых пришелся на  печально известное дело в Киеве 1911–1913 гг., когда Менделя Бейлиса обвинили в убийстве христианского мальчика в ритуальных целях. Присяжные оправдали Бейлиса, но заявили, что подобные ритуальные убийства, разумеется, существуют. Суд над Бейлисом обычно считают последним в череде современных судебных процессов по делам о ритуальных убийствах. В Германии в период Веймарской республики попытки возродить наветы обычно заканчивались обратным: евреи подавали на обвинителей в суд за клевету. В нацистский период Юлиус Штрайхер, издатель полупорнографического «Der Stürmer», предпринимал попытки превратить тему ритуальных убийств в составную часть нацистского антисемитизма и даже возродил иконографию Симона Трентского, но эта идея так и не получила развития. Нацисты находили более полезным обвинять евреев-мужчин, что они одержимы «растлением» арийских женщин. По причинам, о которых нам остается лишь гадать, новые антисемиты-расисты были одержимы скорее мыслью о том, что евреи изливают свою нечистую кровь в христиан, чем забирают кровь у христиан.

Однако, как объясняет нам Элисса Бемпорад в своем компактном  и убедительном исследовании[2], кровавый навет и ритуальное убийство воскресли в Советском Союзе и на «кровавых землях» Холокоста. Она пишет:

Динамику насилия, развязанного в годы Второй мировой войны в восточной Европе, включавшей территории нынешней Украины, Белоруссии и России, трудно уловить в полной мере, если не учитывать историческое насилие и память о нем – что есть отличительные приметы евреев. Кровавый опыт играл главную роль в расправах над европейским еврейством и так  же привел к «кровавым землям».

Бемпорад задается целью пройти по следам этого «кровавого наследия». При царизме кровавые наветы часто были связаны с погромами, то есть с насильственными действиями черни, и Бемпорад утверждает, что волну погромов во время Гражданской войны в России в 1918–1921 гг. (затмивших погромы XIX в.) невозможно понять, не учитывая, какими живучими были мифологические верования о евреях, в т.ч. кровавый навет. Миф о "иудобольшевизме" подливал масла в огонь. Собственно, одна из самых сильных сторон книги – напоминание о том, как память о погромах откликалась в сознании советских евреев и порождала лояльность режиму, вначале объявившему антисемитизм преступлением. По удачному выражению Бемпорад, погромы стали «площадками памяти» как для советских евреев, так и для власти. Первое советское правительство посадило в тюрьму прокурора, который вел дело Бейлиса, и казнило Веру Чеберяк – убийцу мальчика.

Однако в 1920‑х и даже в 1930‑х гг. в России сохранялась вера в то, что евреи используют кровь в ритуальных целях. Обвинение, предъявленное в 1937 г. в Минске, полагает Бемпорад, могло отчасти вдохновляться раскрываемыми в ходе  сталинских чисток страшными «заговорами». В самом деле, если пламенных большевиков можно обвинить в шпионаже на западные державы, почему евреи не могут быть замешаны в ритуальных убийствах? А поскольку советские власти запретили обрезание и ритуальный забой скота, евреи, возможно, продолжали отправлять другие, более закрытые обряды. Впрочем, в 1920–1930‑х гг. эти обвинения никогда не носили масштабного характера и, главное, редко провоцировали погромы.

Тем не менее, нападения на евреев – насильственные действия, заслужившие бы при прежней власти названия «погром», – иногда случались. Особенно это касается Львова летом 1945 г., после его освобождения Красной армией.

Этнические поляки и украинцы подстрекали к бунтам, обвиняя евреев (те возвращались в свои дома после того, как провели военные годы в эвакуации в Средней Азии) в ритуальных убийствах и каннибализме. Хотя советские органы власти первое время арестовывали тех, кто выступал с такими утверждениями, весной 1946 г. власти сняли обвинения с этих лиц, сославшись на «отсутствие доказательств».

То, что советская власть не отдала под суд львовских погромщиков‑антисемитов, было одним из признаков разворота в сторону антисемитизма. Печально известное «дело врачей» 1953 г., когда Сталин обвинил группу врачей, в большинстве своем евреев, в заговоре с целью убийства советских лидеров, стало кульминацией целой череды сфабрикованных обвинений и политических убийств, жертвами которых стали евреи, в т.ч. идишские писатели. Бемпорад внесла свой вклад в исследование этой хорошо известной истории, показав: вера в то, что еврейские врачи травят детей ядом, к тому времени уже была широко распространена в народе, так что в «деле врачей» антисемитизм верхов соединялся с антисемитизмом низов. И действительно, многие из этих конспирологических теорий представляли собой всего лишь секуляризированные версии многовекового кровавого навета. Даже смерть Сталина, положившая конец «делу врачей», вряд ли рассеяла веру в такие мифы в последующий период в СССР и пришедших ему на смену посткоммунистических государствах.

Живучесть таких поверий в СССР, даже вопреки тому, что с ними боролась государственная пропаганда, заставляет задуматься о причинах и механизмах их сохранения. Магда Тетер убедительно доказывает, что истории о Симоне Трентском, распространявшиеся в ранних печатных книгах, не дали идее кровавого навета угаснуть и занесли ее в Германию и Польшу. Но собранные Бемпорад материалы об уже  недавней истории указывают на важную роль народных поверий, которые передаются из уст в уста и, точно неистребимые бациллы, могут выжить даже во враждебной среде (как выжил кровавый навет в Средние века, когда его снова и снова опровергал Ватикан). История кровавого навета должна учитывать оба пути передачи — и письменный, и устный.

Кроме того, мы имеем обыкновение сосредоточиваться преимущественно на кровавых наветах против евреев; и евреи, несомненно, были основными — на протяжении наиболее долгого периода – жертвами этих леденящих душу фантазий. Однако для подобных пагубных поверий характерна плавающая привязка. Они могут тянуться шлейфом за женщинами, которых обвиняют в колдовстве, и даже за палачами (в Европе раннего Нового времени на ремесло палача было наложено табу).

Одна из самых значительных систем аргументов, призванных защитить евреев от современного кровавого навета, была выдвинута в труде Германа Штрака «Еврей и человеческое жертвоприношение», выдержавшем в 1891–1900 гг. восемь изданий и переведенном на много языков. Штрак вознамерился реабилитировать евреев, сняв с них обвинения, изложенные в кровавом навете, но заодно он показал, какое множество странных и жутких поверий, связанных с кровью, можно найти в народной культуре всей Европы и других частей света. Из этой более обширной группы верований кровавый навет и черпал свою страшную энергию.

Истории о тайных ритуалах с питьем крови, рассказываемые приверженцами QAnon, — всего лишь очередное воплощение этого старого и омерзительного мифа.

[1] Magda Teter, Blood Libel: On the Trail of an Antisemitic Myth. Harvard University Press, 2020
[2] Elissa Bemporad, Legacy of Blood: Jews, Pogroms, and Ritual Murder in the Land of the Soviets. Oxford University Press, 2019

примечания редактора

Впервые опубликовано: Лехаим, №2, М., 2022