Послание Севера Меноркского – социальный конфликт в зеркале литературы «чудес»
Одним из первых источников, сообщающих нам об иудео-христианском противостоянии в западной части Средиземноморья, является Послание Севера, епископа Менорки, относящееся к 418 г. В нем подробно, по дням, описывается, как на маленьком острове, населенном христианами, евреями и язычниками, оказываются мощи св. Стефана и как воодушевленные этим фактом христиане при поддержке свыше убеждают евреев принять новую веру.
Текст послания служит ценным источником по истории еврейских общин в Западной империи в период поздней античности и по истории христианской церкви. При этом необходимо учитывать, что мы имеем дело с произведением, написанным с соблюдением множества канонов житийной литературы, так что автор не просто совершенно очевидно приукрашивал обстоятельства в соответствии со своими представлениями, но и следовал определенным литературным топосам, характерным для произведений жанра miracula[1], к которому примыкает этот текст. При этом можно быть уверенным, что энциклика Севера была написана вскоре после описываемых событий. Это подтверждается точностью в таких деталях, которые не было смысла искажать (например, в числах и днях недели, в датировке по консульствам), лингвистическими особенностями языка источника[2], а также сторонними свидетельствами[3].
Послание переписывалось вместе с житием св. Стефана и сохранилось в комплексе текстов, относящихся к чудесам этого святого. Возможно, дополнительным фактором, повлиявшим на кризис в иудео-христианских отношениях на Менорке, стал сам образ святого, погибшего от рук евреев, которые забили его камнями в ответ на проповедь христианства (Деян 6-7). Мощи св. Стефана были найдены в конце 415 г. неподалеку от Иерусалима, и часть их передали Павлу Орозию, чтобы тот доставил их в Брагу. Однако из Иерусалима он направился в Гиппон, где и оставался до начала 418 г. По пути из Гиппона в Брагу он остановился на Менорке, но дальше почему-то не поехал. Север пишет, что посланец, которого он не называет по имени, «не смог переправиться в Испанию и решил вернуться в Африку», а мощи «несомненно, по желанию самого мученика»[4] остались на Менорке.
Прибытие мощей «зажгло огонь в сердцах ревнителей веры» (4.4), повсюду стали разгораться религиозные споры. Север рассказывает, как предводительствуемые им христиане вызывают евреев на диспут, те отказываются, но постепенно все евреи Менорки признают истинность христианства и переходят в новую веру. Рассказ наполнен огромным количеством чудес, главное из которых состоит в том, что все евреи обратились в христианство добровольно, без принуждения и насилия.
Послание Севера составлено в духе описания чудес святого: все развернувшиеся на Менорке события он приписывает вмешательству Провидения. По его глубокому убеждению, они указывают на скорейшее установление Царства Божия и всеобщее торжество христианской веры. Север как бы устраняется от происходящего, считая, что им и его паствой руководила Рука Божья, и все произошедшее носит не обыденный, а сверхъестественный характер. В его описании чудесно все – не только удивительные небесные явления, вроде светящегося шара или сладкого дождя, но и сны, которые видят участники событий, и даже время и место действия.
Евреи на Менорке
На первое чудо Север указывает, описывая Менорку начала V в.: между двумя крупными городами острова, Магоной (совр. Маон) и Йамоной (совр. Сьюдадела)[5], существует принципиальное отличие. Йамона пользуется «древним Божьим даром» - там нет диких зверей и ни один еврей удивительным образом не может обосноваться там надолго (3.1). Магона же, наоборот, кишит евреями, как «змеями и скорпионами», и христианская Церковь терпит от евреев всяческие притеснения (3.6). В реальности ничто не мешало всем евреям небольшого острова сосредоточиться в восточной его части – в Магоне и ее сельской округе. Еврейская община Магоны была достаточно многочисленной: с удовлетворением подводя итоги кампании по всеобщей христианизации, Север насчитывает 540 человек, принявших христианство.
Но проблема состоит не только в том, что евреев в городе много – они обладают там большой властью, de facto составляют городскую элиту, в отличие от христиан, которых среди «лучших людей города» крайне мало[6]. На более высокий статус еврейской общины, а также ее более долговременную историю в городе указывает тот факт, что синагога находится в центре Магоны, а церковь – за пределами города (20.4).
Много внимания уделяет Север (и его исследователи) высоким постам, которые занимают в Магоне евреи. Так, лидер еврейской общины, Теодор, назван дефенсором города, одновременно он исполняет обязанности «первосвященника» (sumus sacerdos, 11.2), «учителя закона» (legis doctor, 6.2) и «отца отцов»[7] (pater pateron, 6.2). Другие «отцы» Цецилиан и Флориан, по-видимому, стоят на ступеньку ниже его в структуре еврейской общины. Таким образом, Теодор совмещает политическую власть в городе с комплексной, политической и духовной, властью в еврейской общине. Имперский закон (CJ 1.55.8) с 409 г. запрещает нехристианам занимать этот пост, однако наш источник подтверждает, что в первые годы после принятия этот закон исполнялся на местах не очень тщательно[8].
Но самую высокую, сенаторскую, должность занимал отец одной из местных евреек Артемизии Литорий, «который ранее управлял этой провинцией, а теперь, говорят, стал комитом» (24.2). Этот персонаж вызывал большой интерес исследователей, и обычно отца Артемизии отождествляют с Литорием, о котором известно, что он был военачальником (comes rei militaris) и магистром обоих родов войск (magister utriusque militiae), действовавшим в Галлии[9].
Некоторое удивление вызывает тот факт, что Север совсем не упоминает о язычниках, которые, с большой степенью вероятности, все еще составляли большинство населения острова. Наиболее вероятным объяснением в данном случае кажется неуместность язычников в той сугубо мистической и литературной картине, которую рисует Север. Эпизод на Менорке в его изображении, как historia minor, воплощает в себе глобальное противостояние между иудаизмом и христианством, которое должно распространиться на весь мир и привести к окончательной победе новой религии, установлению Царства Божьего на земле и, возможно, даже к концу времен. В таком представлении язычники, конечно, были бы лишним элементом, поэтому Север, очень внимательно следящий за литературной чистотой повествования, вовсе не упоминает их. Собственно, и о христианах мы узнаем из Послания совсем немного. Помимо самого Севера в тексте упоминается некий «знатный муж» (vir honoratus, 20.5) Юлий и почтенная дама Теодора, причем последняя тоже скорее играет символическую роль Матери-Церкви[10], чем ведет себя как рядовая горожанка. Благодаря «непрописанности» образов отдельных христиан христианство как система выступает в роли великой силы, противостоящей отдельным разрозненным евреям, которые поодиночке пытаются убежать от нее, но обречены покориться. Это еще один художественный прием, благодаря которому рассказ о насильственном обращении в христианство евреев небольшого острова превращается в глобальную картину поистине тектонических изменений.
Ход событий
Итак, 2 февраля 418 г. толпа христиан из «истинно христианского» города Йамона пересекает остров с запада на восток, чтобы вызвать евреев на публичный диспут. Такая форма полемики была крайне характерна для относительно молодого христианского общества, она не требовала теоретической подготовки и участия ученых мужей с обеих сторон. «Площадная» полемика свойственна обществу, религиозные рамки которого еще не устоялись и верующие нуждаются в постоянном самоопределении через отрицание чужих верований[11]. Отметим, что именно в этот период, в конце IV – начале V вв., на территории Империи проходит несколько подобных столкновений, приведших к погромам и разрушению синагог[12]. Разгневанная толпа движется к синагоге, однако ожидаемой вспышки насилия чудесным образом не происходит: летящие камни не приносят вреда никому, кроме одного раба, попытавшегося начать мародерство (13.9), и даже пожар в синагоге начинается как бы сам собой, без вмешательства христианской толпы.
На следующий день в сгущающейся обстановке социальной напряженности появляется первый конверс. Им становится человек по имени Реувен. Невозможно сказать, действительно ли его так звали, или это имя придумал ему мистически настроенный Север, зафиксировав таким образом очередное чудо св. Стефана, но образ Реувена, перворожденного сына Иакова, становится поводом для рассуждений о перворожденном сыне Церкви, который вступает в ее ряды, предвосхищая массовое крещение.
Поворотный момент наступает три дня спустя, когда на остров возвращается лидер еврейской общины и один из важнейших представителей муниципальной власти Теодор. Большая толпа евреев и христиан собирается на площади возле руин синагоги, и тут наконец и происходит диспут, во время которого христиане кричат: «Теодор, уверуй в Христа» (Theodore, credas in Christum!, 16.4). На площади много народу, все шумят, передавая друг другу услышанное, и в результате до стоящей поодаль группы евреев это выкрик доносится в искаженном виде: «Теодор уверовал в Христа» (Theodorus in Christum credidit! , 16.7). Одновременно происходит перепалка, женщины впадают в истерику и бегут со словами: «О Теодор, что же ты наделал?» (O Theodore, quid fecisti? , 16.8), и начинается всеобщая паника. Евреи разбегаются по окрестностям, прячась от ожидаемого погрома, сам Теодор не в силах справиться с неразберихой, на него наседает Реувен, который призывает главу общины немедленно последовать его примеру и смириться с превосходством христиан в силе. В результате Теодор соглашается подумать о том, чтобы креститься самому и призвать к тому же всю еврейскую общину. Лишившиеся последней надежды и опоры, те евреи, которые не убежали в первый момент, не просто соглашаются принять крещение – они «единодушно умоляют» Севера принять их в лоно Церкви (17.1-2), вполне обоснованно полагая, что следующим шагом христианской толпы будут массовые погромы и убийства, и крещение – единственный способ избежать смерти. Когда Теодор спустя три дня все-таки решился обратиться к еврейской общине с увещеванием и призывом обратиться в христианство, оказалось, что он уже серьезно отстал от желаний и потребностей своей паствы. «Среди них не было почти никого, кто бы не заявил, что явно ощутил силу Христову» (19.2), и слова Теодора вызывают в их среде бунт (seditio): они уже признали неизбежность крещения и ни в каких уговорах больше не нуждаются. Более того, авторитет Теодора пошатнулся в этот момент и вряд ли сильно укрепился от того, что его родственники дольше всех сопротивлялись обращению, а жена и вовсе предпочла сохранить иудаизм, расторгнув брак и оставшись на Майорке, откуда супруг хотел забрать ее (21.2). Возможно, утрата доверия со стороны лиц еврейского происхождения и привела к тому, что Теодору не удалось сохранить свой высокий статус после массового крещения, и титул дефенсора переходит к Цецилиану.
Истории отдельных евреев
Большая часть содержания оставшихся глав Послания посвящены рассказу о том, как именно было сломлено сопротивление «упорствующих». У каждого из них, не поддавшихся общему импульсу, своя личная история обращения (18.1), что само по себе говорит об особенности характера и статуса этих людей и косвенно указывает на то, что не весь рассказ Севера определяется жанровыми топосами. Все, кто не присоединился к толпе устрашившихся на площади перед синагогой и пытался избежать крещения и даже оказать какое-то сопротивление, принадлежат к верхушке социальной лестницы. Некоторые из них, как Цецилиан и его брат Флориан, носят тот же титул «отца евреев», что и Теодор, т.е. являются духовными лидерами общины, наиболее сведущими в еврейском законе людьми, многие состоят в родстве с виднейшими жителями города. Но и для этих людей главным фактором, определяющим обращение, становится страх смерти и желание обеспечить собственную безопасность. Такая мотивация характерна для всех конверсов, голоса которых доносит до нас Север. Причем он сам даже не пытается скрыть, что именно страх привел меноркских евреев в лоно церкви. Для Севера главная причина массовых крещений – это чудо, свое сочинение он считает рассказом о чудесах, совершенных св. Стефаном, недаром Послание распространялось именно в составе житий и чудес этого святого. Но чудо совершается руками верных христиан, которые демонстрируют евреям силу и мощь Церкви[13], в буквальном смысле слова «устрашают» их.
Мотив устрашения сливается с мотивом чуда – во-первых, пугают разного рода вещие сны и знамения, а во-вторых – чудесен сам факт, что евреи боятся христиан, несмотря на то, что их на острове достаточно много, а социальное положение их достаточно высоко. Поэтому страх в той или иной форме окажется решающим аргументом в пользу крещения для всех евреев, принадлежащих к категории «упорствующих». И сам Север воспринимает их обращение как одно из проявлений мистической силы Христа (18.3) и помощи свыше, оказанной христианизаторам: «И как невозможно для нас рассказать обо всем, так неблагодарно будет оставить все без внимания» (18.2). И хотя епископ видит особую ценность в том, что «у каждого из них собственная история обращения», общего в этих историях все же больше, чем особенного, и сам Север не скрывает этого.
Наиболее подробно из всех тех, кто скрывался от христиан, не желая принимать крещение, описаны брат Теодора Мелеций, владелец сельскохозяйственного имения (18.19), и его друг Иннокентий, «который недавно бежал от бедствия в Испании и прибыл со своей семьей на этот остров»[14]. Эти двое, вместе с еще двумя евреями «незнатного происхождения» (18.4), убежали из города и скрылись в пещере. Попытки друзей найти правильную дорогу и их блуждание во тьме превращаются в устах рассказчика в символ – они пытаются уйти от истинной веры во мрак неверия и лжи. По негласным правилам чудесного обращения они погружаются в самую глубину уныния и боли, а потом израненные и отчаявшиеся, взывают к Христу, который чудесным образом помогает им найти дорогу в город. И даже узнав, что Теодор вовсе не обратился в христианство, а лишь раздумывает над этим шагом, они не отступаются. Более того, складывается впечатление, что именно их обращение и стало последней каплей, убедившей Теодора в необходимости подчиниться неизбежности.
Вынужденная необходимость покориться силе – вот что движет евреями, которые «отправились, чтобы совершить обращение» (19.1). Они во всеуслышание заявляют, что «явно почувствовали мощь Христову»(19.2) и смирились с нею. Всеобщий страх действует не только на рядовых членов общины, но и на элиту, таких как брат Теодора Мелеций или их двоюродный брат Галилей. Речь Галилея – это, пожалуй, самое чистосердечное изложение причин крещения во всем тексте: «Я призываю вас всех в свидетели, что не могу быть иудеем. У меня в имении есть совладельцы-христиане, и я могу погибнуть от их ненависти, если пожелаю и дальше упорствовать в иудаизме. Поэтому, думая об опасности для своей жизни, я теперь направляюсь в церковь, чтобы избежать уготовленной мне гибели» (19.4-5). Причем к высказанному Галилеем мнению тут же присоединяются другие – богач и духовный лидер еврейской общины Цецилиан и его брат Флориан.
Приводя реплику Галилея, Север замечает, что хотя этот человек полагал, что выдумывает опасность, он, сам того не зная, сказал правду (19.5). Тем самым Север приоткрывает собственный взгляд на массовое крещение: конечно, евреи должны обратиться от одной демонстрации силы Христова воинства, и им нужно поверить в то, что существует реальная опасность. Христиане (и в первую очередь, он как их предводитель) должны дважды притвориться: перед евреями – чтобы те устрашились смерти, и перед самими собой – чтобы самим не проявить излишнего человеколюбия и не остановиться в самый ответственный момент. Конечно, толпа погромщиков не станет задумываться над такими сложностями, но именно эту позицию отстаивает Север перед своими коллегами – другими епископами, которым адресовано его послание.
Итак, в момент, когда поднимается «волна народного гнева», все титулы, реальные привилегии, богатство и статус евреев Менорки оказываются бессмысленными – даже будучи представителями императорской власти на острове (а титулы предводителя и дефенсора города это вполне подразумевают), они не могут защитить себя и свою веру. Ничем не помогает им и система права, действующая в империи, а именно императорские эдикты, защищающие интересы евреев[15]. И хотя Север упрекает евреев, что они приготовили оружие и камни, тогда как на страже их интересов стоят римские законы (12.8), в реальности евреи просто не располагают инструментами для самозащиты – войск на острове нет; позвать на помощь означает снарядить судно на материк, а это, очевидно, требует не столько средств, сколько времени, а его как раз у евреев очень мало. И отказ от сопротивления авторитетных членов общины окончательно убеждает подавляющее большинство евреев в неизбежности обращения. Север и его приближенные составляют списки евреев, которые целой толпой согласились принять крещение (20.3).
Отдельный интерес представляет поведение лидера общины Теодора. В течение трех дней после импровизированного диспута на площади он колебался – рассказ «просветленных» Мелеция и Иннокентия он выслушал «более со смехом, чем с восхищением» (18.25). К 7 февраля, когда ему напоминают о том, что он сам до сих пор не заявил открыто о своем обращении, Теодор предлагает отложить не только свое крещение, но и крещение других евреев до тех пор, пока он не привезет с Майорки свою жену, чтобы она присоединилась к нему (21.2). Возможно, он предполагал, что оттуда ему удастся привести помощь и остановить массовое обращение. Интересно, что воспрепятствовали ему в этом не христиане (которым как раз такой повод для отсрочки показался уважительным), а евреи, которыми овладело «сильнейшее беспокойство» (21.3). По-видимому, евреи просто опасались бегства Теодора с острова. В этом случае он мог легко самоустраниться от решения всех проблем своих бывших подопечных и продолжить счастливо жить на Майорке, где жили родственники его жены и где у него оставалась немалая часть имущества, забыв об оставшихся на Менорке. Тогда новообращенные евреи оказались бы в еще более сложной ситуации – они лишились бы человека, который долгое время был их опорой и носителем серьезной светской власти. Они не без оснований полагают, что если Теодор крестится вместе со всеми прочими евреями, то у него есть серьезный шанс сохранить свой социальный статус и продолжать защищать их интересы уже в новом качестве. Мы знаем, что некоторые представители еврейской верхушки (например, Цецилиан) сохранили положение «отцов города» и после крещения, так что ясно, что конверсы совсем не хотели отпускать Теодора и повели его в церковь. Непосредственно после этого о своем желании обратиться заявляют старейшины общины (21.5-6) и евреи-торговцы, случайно оказавшиеся в это время на острове (23).
Последними уступают женщины. Объясняется ли это патриархальными взглядами Севера на порядок художественного изложения «удивительных событий на Менорке», или свойственной женщинам большей консервативности, в том числе в вопросах веры, но рассказ об обращении трех женщин завершает повествование о крещении евреев Менорки. Это жена Мелеция и дочь сенатора Литория Артемизия, жена Иннокентия и ее сестра, «почтенная вдова». Возможно, отдельное внимание, оказываемое женщинам, объясняется их высоким статусом внутри еврейской общины, который они могли иметь даже без прямой зависимости от их мужей. Женщины в Послании выступают как символ евреев вообще, и их упорство – это упрямство строптивой жены, которая должна покориться мужу, как Христу[16].
Артемизия и безымянная жена Иннокентия в описании Севера отваживаются на двойной бунт: они не только сопротивляются воле Божьей, которая влечет всех евреев к Христу, но и не желают покориться воле мужей. Этот эпизод весь наполнен символами, которые Север истолковывает, не оставляя эту задачу читателю: огромный виноградный пресс, в котором прячется женщина вместе со своими служанками, превращается в «мехи новые» (Лук. 5, 37), откуда упорствующая выходит возрожденной к новой жизни (24.3). Превращение «ветхих» мехов в «новые» происходит в тот момент, когда резервуар заполняется чудесной дождевой водой со вкусом меда. И даже эту метафору автор считает необходимым разъяснить: «мед побудил жену Мелеция отринуть горечь неверия» (25.11).
Чудеса
С обращением женщин связаны несколько из многочисленных чудес, описанных Севером. Вообще, тема чуда для него занимает центральное место во всем рассказе, поскольку чудеса свидетельствуют о воле Божьей, которая помогала епископу, о несомненном приближении всеобщего обращения в христианство, второго пришествия и наступлению Царства Божия на земле. В первых же строках послания Север указывает на описание чуда как на основную цель своего рассказа:… silere vel celare miracula Christi periculosum est (1.1).
Чудеса стали возможны благодаря появлению на острове мощей св. Стефана, ставшему своеобразным проводником божественной силы[17]. Всего Север описывает около полутора десятков чудес, случившихся на острове за пару недель, и многие из них соответствуют стандартным проявлениям святости, своего рода топосам житийной литературы и фольклора.
Чудеса, которые описывает Север, можно разделить на несколько групп. В первую группу можно включить чудеса природного характера: изначальное различие между городами (3.1-5) и несколько сверхъестественных природных явлений, которые происходят в ходе кампании, развернутой Севером. Все это – и огненный шар, появляющийся в небе (20.4-12), и благовонный град со вкусом и запахом меда (20.13, 24.5-9) и даже дожди, предвещающие новую волну обращенных (25.1-3) – свидетельствует о глобальном, космическом одобрении, которым пользуются христианизаторы. Причем Север настолько стремится увидеть это одобрение во всех явлениях природы, что наделяет чудесным свойством даже такое рядовое событие, как дождь в феврале в средиземноморском регионе.
Ко второй группе относятся разнообразные вещие сны и знамения, которые предсказывают развитие событий и в которых действуют персонифицированные Церковь и Синагога.
К третьей группе можно отнести разного рода удивительные и иначе, по мнению Севера, необъяснимые события, практически толкающие евреев к принятию христианства. Это и неправильно понятые толпой крики на площади перед синагогой (16.4-7), и обращение первого еврея по божественному озарению (и даже то, что этот еврей носит имя Реувен; 15.1), и то, что насилие развязывает именно еврейка (13.3), но в результате ранение получает только один раб, виновный в попытке мародерства (13.4, 7, 10), и отсутствие голода и усталости, которые могли бы помешать победному шествию христианства (12.1, 20.3), и совместное распевание псалмов христианами и евреями (13.2), и «правильный путь», который обрели после долгих скитаний Мелеций и Иннокентий (18.21-23) и свояченица Иннокентия (28.3-6) и еще ряд подобных явлений. И если чудеса природы свидетельствуют о том, что небесам угодно обращение евреев, то мелкие события, подталкивающие евреев к скорейшему обращению, указывают уже на прямую поддержку свыше.
Важно отметить, что, по всей вероятности, ни одно из чудес не является уникальным в христианской традиции. Часть чудес повторяют ветхозаветную историю, другие – житие св. Стефана, третьи встречаются в источниках первых веков христианства. Такая опора на авторитеты призвана сделать сочинение Севера более правдоподобным, а изложенные в нем события – более достоверными. Обращение евреев Менорки должно уложиться в традицию, по возможности не выбиваясь из рамок канона. Причем ветхозаветные параллели будут более авторитетными, чем топосы, почерпнутые из агиографии.
Такая методика характерна для такого литературного жанра, как чудеса святых. Каждое чудо (в идеале вообще – каждый эпизод) должно напоминать о важном событии прошлого, таким образом дополняя священную картину мира и ткань священной истории. Огненный шар и медовый град – это аллюзия на исход из Египта, столп огненный (Исх. 13, 21) и манну небесную (Исх. 16, 14). Свояченица Иннокентия, пытавшаяся на корабле уплыть от своей судьбы и самим морем возвращенная назад, повторят судьбу пророка Ионы. Вещие сны, в которых сновидец прямо или косвенно получает информацию о будущем или конкретные указания, изобилуют как в Ветхом, так и в Новом завете. Пророк Иезекииль уподобляет евреев скорпионам. А в апокрифических «Житиях пророков» I в. н. э. рассказывается, что в Александрию перестали проникать ядовитые змеи и крокодилы после того как ее окружили костями пророка Иеремии (2:1-7)[18]. Внезапные дожди символически «крестят» обратившихся евреев. Забрасывание камнями напоминает о самом св. Стефане и его мученической гибели[19]. Даже необъяснимый пожар синагоги перекликается с традиционным сюжетом о языческих капищах, которые чудесным образом разрушаются небесным огнем[20].
Будучи неотъемлемым элементом жанра, чудеса парадоксальным образом придают рассказу более реалистический характер, вписывают его в канву традиции, вносят свою лепту в почитание св. Стефана. Причем мотив чуда тесно переплетен с мотивом демонстрации силы. Чудо несет ту же функцию, что и агрессия, выраженная в военной риторике Севера: оно призвано убедить с помощью устрашения, показать, насколько велика сила св. Стефана. Такая функция чуда как устрашение характерна для христианских авторов этой эпохи[21].
Заключение
При всем том, что описание Севера подчиняется строгим правилам жанра miracula и сильно зависит от той цели, которую ставил перед собой автор, рассылая «святейшим и благословеннейшим господам епископам, пресвитерам, диаконам и всем братьям всего мира» (Praefatio) свою энциклику, кажется вполне очевидным, что текст в той или иной степени отражает реальные события. Помимо того, что подобные происшествия зафиксированы в разных концах империи, о чем было сказано выше, существуют как определенные археологические доказательства присутствия евреев на Балеарских островах, вообще, и на Менорке, в частности, в эпоху поздней античности[22], так и некоторые свидетельства трансформации синагог в церкви в V в. Так, в декоре позднеримских базилик Менорки некоторые специалисты усматривают влияние декора палестинских и африканских синагог[23]. Так что при всей «литературности» Послания, при всей его идеологической ангажированности, обилии топосов и литературных и идеологических штампов, текст (с известными оглядками) можно и нужно использовать как исторический источник. Внеисторических наслоений в нем вряд ли больше, чем в подавляющем большинстве памятников поздней античности и средних веков.
Говоря о вероятных причинах развития кризиса на Менорке начала V в., можно указать на сочетание нескольких факторов, которые привели к всплеску насилия. Сюда относится и увеличение количества христиан на острове, и важная проблема утверждения ортодоксальной веры перед лицом активизировавшейся проповеди еретиков-присциллиан, и личные качества и авторитет нового епископа. В качестве одной из важнейших причин можно указать на социальную ситуацию на Менорке, при которой евреи добиваются почестей, запрещенных им римским законодательством. Это безусловно является дополнительным раздражающим фактором для Севера, который не без гордости объявляет Магону «городом, подчиненным римским законам» (12.8)[24]. То, что епископ доступным ему оружием борется с гегемонией евреев на острове, выступает защитником общего права, дает основание видеть в конфликте глубокую социальную подоплеку[25]: христиане, находящиеся на обочине жизни (даже их церковь находится за пределами городских стен) борются с теми, чье элитарное положение в городе давно устоялось. Евреи богаты и многочисленны, а христиане бедны и обладают низким социальным статусом – этот фактор превращает идеологический конфликт в социальный. В результате, Север, казалось бы, терпит поражение, потому что после массового крещения в городской верхушке остаются фактически те же люди, и сугубо социально-экономические цели «передела власти и собственности» не достигнуты. Дефенсором города становится Цецилиан (19.6), а Теодор не просто удержит при себе свой статус, но и превратится в истинного «патрона» всех христианских жителей Магоны (6.3). Причина этого кроется, видимо в том, что еврейская община переходит в христианство целиком, без потери структуры. Если бы части евреев удалось сохранить свою веру, изменения в статусе отдельных представителей общины были бы неизбежны.
Из текста же явствует, что Север вполне доволен итогами своей кампании, потому что его интересует не перераспределение власти, а усиление конфессиональной гомогенности в обществе. Епископ видит истинное перерождение евреев, присоединение их к общине верующих, превращение св. Стефана в истинного, небесного патрона города (в противовес земному патрону Теодору[26]), и именно это кажется ему истинным триумфом. Настоящее завершение кампании – это эпизод, в котором обратившиеся евреи за свой счет и буквально своими силами строят церковь на руинах сожженной синагоги (30.2) и на острове происходит символическая смена власти.
Значимость событий 418 г. определяется тем, что именно в этот период Церковь формировалась как институт власти, она определяла свои методы общения с паствой, а также свою политику в отношении иноверцев. Не исключено, что послание было направлено такому крупному авторитету церковного мира той эпохи, как Августин, епископ Гиппона[27] – то есть именно тому человеку, который сформулировал базовые постулаты отношения церкви к евреям и их обращению. Постулируемый отказ от насильственного крещения евреев в начале V в. еще не был очевидным фактом.
Интересно поведение евреев. Они боятся христианской толпы, они, возможно, слышали о нападениях на синагоги, происходившие в разных концах Империи, но они сами действуют по определенному шаблону. Массовые крещения начинаются после того, как по толпе разнеслись неправильно услышанные слова Теодора, лидера общины. Так же, как и христиане, евреи (за редкими исключениями) действуют «как все», стараясь не выбиться из своей среды, не остаться без защиты близких и влиятельных членов общины. «Упорство», perfidia, которое так осуждают позднеантичные и средневековые полемисты, и среди них Север Меноркский, свойственно очень немногим из них – все, кто сначала отказывался креститься, принадлежат к общинной элите, они в родстве друг с другом. Вероятнее всего, они более образованны, лучше разбираются в религиозных вопросах, их суждения более независимы, и они в меньшей степени реагируют на действия «массы». Можно сказать, что из двух инструментов обращения, которыми пользуется Север, устрашение лучше действует на массы, а чудо – на отдельных «упорствующих». В кризисный момент как никогда видны социальные различия между разными группами внутри еврейского общества, которые сохраняются и после успешного завершения кампании.
Рассказ Севера наполнен предзнаменованиями, вещими снами и чудесными видениями, но он не просто намеренно искажает ход событий, придавая ему характер руки Божьей, руководящей христианами, он, похоже, действительно верит в эту руку и в то, что им самим и его паствой руководит само Провидение. И с этой целью он облекает повествование в строгие рамки жанра miracula – топосы этого жанра дают ему возможность подчеркнуть сверхъестественный характер событий, возвысить его над обыденностью и придать им вселенское звучание.