В Российской империи евреи представляли собой дискриминируемое конфессиональное меньшинство, статус которого определялся многочисленными правовыми ограничениями[2]. В Советском Союзе роль евреев поначалу изменилась неузнаваемо, но она не оставалась постоянной. Постепенно они утратили роль привилегированного меньшинства, представители которого занимали ряд ключевых постов, и превратились в дискриминируемое этническое меньшинство, к тому же нередко выполнявшее функции «козла отпущения» за грехи власть предержащих[3]. Однако, несмотря на все исторические перипетии, в нашу пост-имперскую, постмодерную эпоху русско-еврейская «встреча» – свершившийся факт.
Исследователи нередко указывают, что в современном мире протекают взаимоисключающие и взаимодополняющие процессы. С одной стороны – это упадок традиционных коллективных идентичностей (этнических, религиозных, национальных), вызванный углублением глобализации, расширением транснациональных государственных образований и союзов и стиранием всяческих границ. С другой – повсеместно наблюдаются «взрывы» этничности, религиозного или национального «возрождения» и т.п.[4] Одновременно наряду с формированием новых коллективных идентичностей на передний план все более выдвигается личностная самоидентификация, осознание себя как самоценной личности, свободной от прежних коллективных обязательств[5]. Это нередко происходит от того, что в эпоху постмодерна утрачены многие прежние ориентиры, на которые индивид прежде мог ориентироваться в поисках идентичности.
В Советской империи евреи занимали определенную культурную нишу, и характер «окружающей среды» не мог не влиять на экологию «ниши», формируя идентичность занимающей ее группы. В постсоветской России стремительно изменилась «окружающая среда»; огромные изменения коснулись и еврейского населения страны, что не могло не вызвать глубоких трансформаций идентичности. Возникают новые коллективные системы ценностей, кажущиеся современному человеку более привлекательными, Это делает особенно актуальной изучение таких феноменов, как «светская / гражданская религия» (civil religion) и «имплицитная религия», а также роли «традиционных религий» в формировании новых идентичностей.
В этой статье я стремилась показать, как выбор конфессии, особенно не традиционной для евреев (каковой на протяжении многих столетий был иудаизм), зависит от характера самоидентификации современных евреев России, и каким образом этот выбор, в свою очередь, обусловливает формирование их культурной самоидентификации.
Источники и методология
Данная работа базируется на полевых материалах, собранных мной с 1999 по 2007 г. в нескольких российских городах – Москве, Петербурге, Пензе, Смоленске, Рославле, Великом Новгороде, Краснодаре, Майкопе, Новороссийске и Геленджике. В первую очередь – это тексты более 230 глубинных интервью. Информантами были люди в возрасте от 16 до 89 лет, в основном с высшим или неоконченным высшим образованием (217 интервью). Я стремилась опрашивать как людей, активно посещающих еврейские организации, так и не бывающих там. Кроме того, это тексты экспертных интервью с руководителями разного рода еврейских организаций[6].
Я также активно использовала результаты включенного наблюдения, что было очень полезно, особенно во время моих поездок по российским регионам. Информантов мне удавалось находить как с помощью активистов и работников еврейских организаций, так и с использованием принципа «снежного кома». Интервью продолжались от 30 минут до 6 часов и записывались на диктофон. Я стремилась, чтобы интервью были максимально недирективными и свободными, хотя у меня и имелась исследовательская программа, которой я следовала.
Таким образом, основной упор мной был сделан на качественные методы. Тем не менее, в ряде случаев я использовала данные социологических опросов проводившихся Ц. Гительманом, В. Червяковым и В. Шапиро в 1990-е – начале 2000-х гг., а также опросов Р. Рывкиной 1995 и 2004 г. в нескольких крупных российских городах, преимущественно Москве и Петербурге.
Я также привлекала тексты некоторых художественных произведений, вышедших в постсоветской России. Это повесть Ю. Малецкого «Привет из Калифорнии», романы Л. Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» и Е. Чижовой «Преступница»[7]. Во всех этих произведениях затрагивается тема смены религии, изменения личных и коллективных идентичностей, а также взаимоотношений евреев и неевреев. Во всех случаях персонажи и описываемые ситуации отражают оценку авторов этих произведений.
Дополнительным источником мне послужили также Интернет-ресурсы – материалы различных сайтов, форумов и порталов, где так или иначе освещаются упомянутые темы.
Мне уже приходилось писать, что у евреев вообще, у российских евреев, в частности, и у потомков смешанных браков тем более нет единой этнической или конфессиональной идентификации[8]. Я предлагала выделить четыре типа самоидентификации для лиц, рожденных в смешанных браках (эта типология кажется мне применимой для большинства этнически дисперсных групп):
1. «Нееврейский» («русский») тип этнической самоидентификации. Люди, обладающие такой самоидентификацией, никогда не считали себя евреями. Обычно они называют себя русскими, ничего не знают о еврейской традиции, культуре и иудаизме; нередко называют себя православными.
Так, Наталья А., 19 лет, студентка экономического университета (Москва, 2000) говорила: «Я русская, потому что, во-первых, мы все православные, в основном соблюдаем только православные праздники, никаких еврейских праздников мы не соблюдаем». (Далее она рассказывала, что регулярно посещает церковь вместе с матерью и отцом-евреем).
2. «Интернационалистический» тип («интернационалистами», реже «космополитами» называют себя иногда сами информанты). Люди с таким типом самоидентификации обычно не желают «еврейского статуса», хотя и не отрицают своих еврейских «корней». Но они рассматривают свое еврейство почти исключительно сквозь призму антисемитизма, т.е. негативного опыта. Они чаще других называют себя неверующими или атеистами; среди них встречаются люди, называющие себя православными.
Например, Марина К., 51 год, историк (Москва, 2000), не считает себя верующей, но подчеркивает: «Хотя, когда начинаешь анализировать мораль, которую исповедуешь с детства, она пришла с культурой, пронизанной христианскими идеями, рождавшимися среди людей, которые были на христианстве воспитаны. Поэтому через литературу, через искусство это вошло и в нас. … То есть христианский мир нас сформировал, и с этим я ничего не могу поделать».
3. «Амбивалентный» или «двойственный» тип. Лица с этим типом самоидентификации затрудняются определить свою этническую принадлежность. Они утверждают, что в ряде случаев «чувствуют себя» евреями, в других – русскими. На формирование их самоидентификации также оказывает определенное воздействие фактор антисемитизма, но в еще большей степени – пробуждающийся интерес к своим еврейским «корням». Среди них встречаются православные, неверующие или агностики. Последовательных сторонников иудаизма среди них нет, хотя много людей, интересующихся им.
История Андрея Р-го, 22 лет студента РГГУ (Москва, 1999), хоть и не совсем обычна, содержит ряд характерных черт: «Мама крещеная, папа не захотел креститься. Не думаю, что мама православная, она просто верующая, крест носит. Я тоже не могу назвать себя православным. Я хожу в церковь иногда … Грубо говоря, я верю в Иисуса Христа. … Пасху праздную. Постился тут немного. При этом я не отрицаю иудаизм. … Я принадлежу к православной конфессии, но, видимо, мое мировоззрение не подходит под какие-то православные каноны. … По моему убеждению, христианство и иудаизм -– чрезвычайно близкие религии, ну, конечно, за исключением принятия или непринятия Христа. Главные ценности моральные, правила поведения главные – совершенно идентичны. … Я человек российский, но во мне есть какая-то часть еврейского. Это отражено во внешности и так далее. Поэтому я себя считаю отчасти евреем. Но иудаизм я не исповедую».
4. «Новый еврейский» тип самоидентификации. Она больше характерна для молодых людей, которые называют себя евреями, стремятся «найти свои еврейские корни», изучая еврейскую культуру и традицию и принимая активное участие в деятельности различных еврейских организаций. Я называю этот тип еврейской самоидентификации новым, так как он коренным образом отличается как от традиционной еврейской, существовавшей в Российской империи, так и от своеобразной еврейской идентичности, существовавшей в советский период. Они чаще всего называют себя приверженцами иудаизма.
Так, Андрей Ю., 25 лет, студент и работник «Гилеля» молодежной еврейской организации) (Петербург, 2000), на вопрос о вере ответил: «Ближе к иудаизму. Это связано с традициями, с Торой самой. В какой-то момент я понял, что мне ближе иудаизм, чем другие религии. … Потому что в Торе сказано – Я Бог у тебя единственный и не будет у тебя других богов. Евреи и иудаизм – это неотделимые вещи».
Мои недавние исследования по самоидентификации евреев, рожденных в моноэтнических браках, дали мне возможность предложить для нее несколько иную, пока предварительную типологию. Для этого мне показалась в общем применимой классификация, предложенная в свое время Г.В. Старовойтовой для этнодисперсных городских групп. Напомню, что исследовательница выделила следующие типы этнокультурной ориентации (что, естественно, не то же самое, что этническая идентичность, но с ней тесно связана): интернациональная, ассимиляционная и этническая (или узконациональная) ориентации[9]. Если ее несколько уточнить и детализировать, то она может выглядеть следующим образом.
1. Интернациональная. Люди с таким типом самоидентификации, по их словам, евреями себя чувствуют только в ситуациях столкновения с антисемитизмом.
Владимир К., 66 лет, пенсионер (Пенза, 2007): «Конечно, я еврей, у меня же родители евреи, и в паспорте было записано «еврей». Кем же мне еще быть? Но ничего еврейского у нас в семье никогда не было, все было обычное, как у всех. … Просто в разные периоды моей жизни приходилось сталкиваться с негативным отношением к евреям. И я никогда не молчал и не скрывал, что я еврей, как некоторые».
2. Ассимиляционно-православная самоидентификация. Люди с этим типом самоидентификации себя евреями не считают, но никогда не отрицают своего еврейства, полагая сам факт рождения вполне достаточным для того, чтобы быть евреем. Тем не менее, обычно они заявляют, что «чувствуют себя» русскими. Среди них встречаются приверженцы православия.
Марина Д., 45 лет, преподавательница русского языка и литературы (Великий Новгород, 2007): «Наверное, я то, что называется “ассимилированная еврейка”. У нас дома всегда все было русское, русский язык, русские книги … Мама и папа не были верующими, и я тоже, тогда такое время было. Но мне всегда хотелось верить, я начала читать Евангелие, Новый Завет. И я пошла к священнику и крестилась».
3. Ассимиляционно-секулярная самоидентификация. Эти люди тоже не отрицают своего еврейства и не стыдятся его (что случается в двух предыдущих группах), называя себя «российскими» или «русскими» евреями. Как правило, они принадлежат к русской культуре в ее светском варианте.
Олег Б., 43 года, работник издательства (Великий Новгород, 2007): «Ну, я всегда знал, что я еврей. Это и в паспорте было написано, и на моей внешности тоже. Но мое еврейство меня как-то не колышет. … Я родился и живу в России; наверное, я россиянин, как сейчас стали говорить. Или русский еврей, не знаю».
4. Традиционная (этнокультурная) самоидентификация. Это в основном пожилые люди (65+), часто проживающие не в столичных городах. Их детство (нередко и более поздние годы жизни) прошло в традиционной еврейской среде. Это немногие оставшиеся в живых «хранители» еврейской традиции. Иудаизм для них часть привычного мира, в котором они выросли.
Рива Б., 86 лет, пенсионерка и волонтер в местной благотворительной еврейской организации (Рославль, 2007), вспоминала: «Мое детство здесь прошло, в большой еврейской семье. Я была единственным ребенком. Вы знаете, что это значит? Мне стоило не просто захотеть, а только подумать, что я чего-то захочу – и у меня это было. Я все помню и все Вам могу рассказать. Мы все соблюдали и выполняли… Раньше я, конечно, верующей не была, я же была секретарем нашей комсомольской ячейки. Но сейчас я, может, и пошла бы в синагогу, но ее у нас нету».
5. Этнонациональная. Среди информантов с таким типом самоидентификации больше людей среднего возраста, чем среди потомков смешанных браков. Они, как правило, достаточно сильно вовлечены в деятельность еврейских организаций, среди них больше всего более или менее последовательных сторонников иудаизма.
Семен О., 33 года, предприниматель (Краснодар, 2007): «Я всегда ощущал себя евреем. Да и смешно было бы мне быть кем-то другим (показывает на свое лицо – Е.Н.). Но верующих у нас в семье не было, хотя я всегда чувствовал, что кто-то или что-то над нами есть … Несколько лет назад я познакомился с одним замечательным раввином, и он мне очень помог. С тех пор я все соблюдаю. Хотя у нас в семье был просто шок – мой брат до сих пор с этим не может примириться».
По мнению А. Штерншис, старшее поколение российских евреев не более связано с иудаизмом, чем молодежь[10]. Я бы даже сказала, что молодежь связана с ним гораздо теснее. Более того, наблюдается определенный «возврат» к иудаизму через поколение, когда молодые люди, став увлеченными «новыми евреями», обучают азам иудаизма и еврейской традиции своих ассимилированный родителей, нередко к полному восторгу пожилых родственников еврейского происхождение или, напротив, к неодобрению нееврейских. Вот довольно характерные ситуации (оба интервью были взяты в Петербурге в 2000 г.
Юлия П., 22 года, еврейка на четверть, выросла в ассимилированной семье, но впоследствии она стала активно посещать еврейские организации и синагогу. Это привело к серьезному конфликту в семье, где отец Юлии – русский, христианин – настроен резко против увлечения дочери «всем еврейским». Дело доходило до того, что Юлии приходилось скрывать от него свои занятия и тайно праздновать Песах с матерью – наполовину еврейкой: «У меня очень большие конфликты с папой. Когда-то, когда я только начала всем этим увлекаться, когда я стала изучать – серьезно-несерьезно, лет 15 мне где-то было. В принципе у нас в семье не очень, и вообще как-то не понимали этого. Раньше вопрос этот (еврейской принадлежности – Е.Н.) не стоял. С того момента, как я стала интересоваться, у нас возникли проблемы очень серьезные, конфликты. …Это было ужасно, вспоминать неприятно. Сейчас у меня немножко другая тактика, я знаю, что мне это надо, что я буду этим заниматься. А он не знает – куда я хожу, чем я занимаюсь, и что я изучаю. … Это ужасно, поэтому я думаю, что смешанные браки – это проблема… Но вот папа считает, что он христианин, и вот была очень смешная ситуация, сейчас был христианский пост, он его соблюдал, а как только он закончился, начался Песах и мы с мамой соблюдали Песах. Ну, это вообще ужасно было».
Екатерине Ш., 26 лет, после того, как она начала изучать и потом преподавать иврит, ее пожилые родственники передали хранившиеся у них еврейские книги: «Да, у бабушки (были книги – Е.Н.), и она отдала мне их, когда я стала этим заниматься. Она этим гордилась, и все родственники со стороны отца придавали этому очень большое значение, когда я стала этим заниматься, все рукоплескали и отдали семейные молитвенники и всякие такие вещи».
Как я уже говорила, «хранители» – это в основном очень пожилые люди, в то время как «новые евреи» – люди по преимуществу молодого возраста, хотя в последние годы явно наметилась тенденция к появлению среди них людей в возрасте 30 – 50 лет. Что касается остальных наиболее распространенных типов самоидентификации, то они включают людей самых разных возрастов, социальной и профессиональной принадлежности.
Что же касается выбора конфессии, то здесь недостаточно выяснить просто корреляцию с возрастом и родом занятий. Ситуация куда неоднозначней. Свою попытку проанализировать ситуацию я начала с православия, хотя такой выбор может, на первый взгляд, показаться парадоксальным.
Существует ли «православный еврей»?
Еврей, принявший крещение, то есть сознательно или бессознательно пошедший на нарушение некоего фундаментального духовно-нравственного запрета, веками выдерживавшегося в крови, как правило, немного не от мира сего. Он немного... не то чтобы полоумный... и не то чтобы полудурок... Как замечательно сказал прп. Симеон Новый Богослов, христиан многие считают сумасшедшими, и те, кто так считает, правы: христиане действительно сходят с ума; но с какого ума? Христиане сходят со светского ума на духовный. Вот именно. И когда человек еще сходит с одного ума на другой, но совсем еще не сошел, с ним как бы что-то происходит. Он как бы не очень точно знает, чего хочет, и его надо долго убеждать, что он хочет того, чего хочет на самом деле. Но и потом не знаешь, можно ли на него положиться, что он своего не упустит, — словно, нарушив запрет, он лишился какой-то важной части своего национального характера, какой-то характерной мимики своего национального лица. Вот почему, глядя на иных своих сотоварищей по сумасшествию в обществе людей сугубо нормальных, я немножко стеснялся, причем не знал, чего именно»[11].
Когда я говорю о православных евреях, я подчеркиваю, что определенная часть этих людей, сознательно приняв христианство в форме православия, продолжает сохранять еврейскую самоидентификацию. Иными словами, речь идет не о так называемых выкрестах, т.е. людях, принявших христианство и отрекшихся от своего еврейства. Я говорю о формировании, как это ни парадоксально звучит, еврейской христианской идентичности.
В Российской империи как юридически, так и на уровне обыденного сознания еврей, принявший христианство, рассматривался как нееврей. Согласно законодательству Российской империи, крещеный еврей освобождался от всех правовых ограничений, налагавшихся на евреев, исповедовавших иудаизм. В советское время в соответствии с антирелигиозной политикой, различий между евреями-христианами и евреями-иудеями со стороны государства не проводилось.
Дж. Дёйч Корнблат, изучавшая причины принятия христианства советскими евреями в 1960-1980-е гг., пишет, что для многих интеллектуалов это было неким способом заполнить духовный вакуум позднеимперской эпохи. На вопрос исследовательницы, почему же было не обратиться к иудаизму, один из ее информантов, крещеный еврей, ставший православным священником, ответил, что единственная московская синагога в то время была под тотальным контролем «органов»; кроме того, обращение в иудаизм означало, что человек желает эмигрировать в Израиль. Поэтому путь в православие рассматривался как своего рода внутренняя эмиграция[12].
Поэтому исследовательница рассматривает принятие православия советскими евреями как советский, а не как христианский или еврейский феномен. Это действительно так: те, кому выпало в империи родиться, иногда делали такой шаг как проявление своего рода нонконформизма или внутренней свободы. Среди моих информантов, таких людей немало – я их условно называю «меневцами». Разумеется, не все они приняли крещение у о. Александра Меня, но нередко у подобных ему священников-интеллектуалов. Среди таких информантов немало людей, рожденных в смешанных браках: это по преимуществу жители мегаполисов и люди с высшим образованием. Большинство информантов были крещены в раннем детстве своими православными родственниками, чаще бабушками. Многие приняли крещение уже в постсоветский период.
По наблюдениям Дж. Дейч Корнблат, в позднесоветскую эпоху обращение в христианство нередко способствовало усилению еврейской же идентичности[13]. Это явление коренным образом отличает происходившее в Советской империи от ситуации в империи Российской, где евреи, приняв крещение, стремились отмежеваться от своего еврейства с целью обеспечить себе скорейшую абсорбцию в русском обществе[14].
О численности евреев, исповедующих православие, в настоящее время судить трудно. По данным Р. Рывкиной, православных евреев в России на 2004 г. было 24 % от общего числа опрошенных ею 250 посетителей еврейских организаций в Москве. Исследовательница указывает, это число сократилось на 10 % по сравнению с 1995 г.[15] Это расходится с результатами, полученными Ц. Гительманом, В. Червяковым и В. Шапиро, которые пишут, что число евреев, «симпатизирующих христианству», осталось неизменным (13,7%)[16].
А. Штерншис, изучавшая распространение православия среди пожилых евреев, чаще женщин, проживающих в Москве, в основном находила своих информантов в еврейских клубах, благотворительных столовых и пр. Она показала, что эти люди чаще посещали церковь, нежели синагогу. Впрочем, исследовательница отмечает, что мужчины и женщины гораздо чаще посещают и храм, и синагогу. В целом же более 60% из ее более чем 200 информантов в советский период посещали православные храмы и выполняли некоторые ритуалы[17]. Справедливости ради, надо сказать, что число евреев, не заглядывающих ни туда, ни туда, гораздо выше[18].
Многие мои информанты не видят ничего особенного в том, что евреи исповедуют христианство, полагая, что это результат личного выбора[19].
Необходимо подчеркнуть, что основная масса православных евреев - люди смешанного происхождения. Собственно говоря, потомков русско-еврейских браков далеко не всегда правомерно называть евреями, т.к. они к таковым себя нередко и не относят. Православных, у которых оба родителя – евреи, значительно меньше.
Потомков смешанных браков в России в настоящее время намного больше, чем тех, у кого оба родителя – евреи, и по вполне естественным причинам, будет становиться еще больше[20]. У этих людей один из родителей – нееврей и нередко христианин или воспитывался в (около) христианских традициях. Поэтому христианство не рассматривается ими как что-то инородное и чуждое, а крещение не воспринимается как своего рода отступничество.
Некоторые информанты, впоследствии разочаровавшись в православии (точнее, в политике РПЦ) или почувствовав враждебность фундаменталистской православной среды, переходили в протестантизм или католицизм. Таких среди моих информантов несколько человек: этот переход совершился уже в постсоветское время, как, впрочем, большинство крещений. Таким образом, «взаимоотношения» евреев и православия остаются непростыми. Однако процессы ассимиляции, секуляризации и порой отсутствие элементарных знаний о еврейской традиции привели к тому, что христианство для российских евреев в ряде случаев «заместило» иудаизм.
Для подавляющего большинства информантов, чтобы считаться евреем, главным было иметь т.н.«еврейскую кровь» (кого-то из родителей или предков евреев). Генетический принцип для них, таким образом, является определяющим. Это характерно не только для евреев, но для всех проживавших в Советском Союзе, которые должны были быть «приписаны» к той или иной этнической группе, т.е. зарегистрированы в документах. В целом мои выводы коррелируют с мнением Ц. Гительмана, полагающего, что «русские и экс-советские евреи идентифицируются в качестве таковых со ссылкой на родословную, национальность и чувства, а не верования или поведение»[21].
Свое или чужое?
Отношение к евреям, принявшим христианство, в еврейской среде, где переход в иную веру традиционно воспринимался как своего рода предательство или отступничество, было резко негативным. Оно в немалой степени сохраняется до сих пор. Так, в рассказе Ю. Малецкого «Привет из Калифорнии» герой – еврей, исповедующий православие, – решил в начале 1990-х гг. эмигрировать из России. Поэтому он и его «товарищи по несчастью», т. е. евреи-христиане, надеялись на помощь американского миссионера, основателя церкви евреев-христиан. Вот отрывок из беседы героя рассказа с переводчицей, которая должна была сопровождать его и гостя из Калифорнии:
«Мое дело – переводить, – сказала она. – Я все переведу, мое время оплачено... но все-таки любопытно... Скажите, я правильно поняла – речь идет о каких-то евреях-христианах?
— Совершенно верно.
— Но, простите, никаких евреев-христиан нет. Есть выкресты.
— М-м... Вы — иудейка?
— Ну... когда я была в Израиле и зашла в синагогу, я испытала что-то особенное. Какое-то... больше, чем чувство. И я поняла, что еврей должен быть евреем.
— То есть иудеем?
— Это одно и то же!»[22]
Это традиционное неприятие сказалось и в израильском Законе о возвращении, при том, что Израиль декларируется как светское государство. В рассказе Ю. Малецкого американский миссионер пытается помочь своим «духовным братьям» выехать из России. Не понимая щекотливости ситуации, американец вручает им официальные приглашения для получения визы: «Это была целая пачка вызовов. На Святую Землю. В Государство Израиль. Что тут сказать? … Уэлл, – сказал я через переводчика. – мы рады были бы уехать в Израиль, но, увы, это невозможно. Мало того, что еврей-христианин, то есть выкрест, подвергается там моральной дискриминации, ему еще и трудно устроиться на приличное место. Но главное то, что мы просто не можем туда въехать. Как сказали мне в консульстве, еврей, изменивший вере отцов, по израильскому закону, не является евреем, а стало быть, закон о возвращении на него не распространяется … Более того, – продолжал я, – …мне было сказано, что по таким, как я, весь израильский народ должен носить траур»[23].
Отнюдь не комичная ситуация описана в упоминавшемся романе Л. Улицкой. Прототип ее героя – Освальд Руфайзен, во время 2-ой мировой войны скрыл свое еврейское происхождение и служил переводчиком в местной полиции на территории Польши. Он спас несколько сот евреев из Мирского гетто, затем принял католичество и стал монахом под именем брата Даниэля. В начале 1960-х гг. он приехал в Израиль, но в получении гражданства ему было отказано на том основании, что он исповедует иную веру; в 1962 г. Верховный Суд Израиля вынес определение, по которому действие «Закона о Возвращении» не распространяется на лиц, рожденных евреями, но принявших иное вероисповедание.
Отношение израильтян к этой проблеме на бытовом уровне и сейчас остается очень болезненным. Об этом свидетельствует, в частности, бурная реакция израильской литературной и научной общественности на выступление ряда российских писателей во время иерусалимской книжной ярмарки 2006 г. Некоторые из них (Л. Улицкая, Д. Быков) открыто провозгласили себя православными. Анализируя эти эпатировавшие израильскую публику выступления, А. Шойхет (один из разделов его статьи озаглавлен «Еврейские "выкресты" российской литературы») писал: «Спору нет, евреем быть тяжело. Особенно в наше время, да в современной, путинской России, где недовольное население переполнено ксенофобией, а «интеллектуалы» вроде А. Проханова, призывают в газетах и по ТВ бороться с происками “мировой сионистской закулисы”. Вероятно, поэтому среди российских писателей-евреев нынче модно громогласно заявлять о своем православии и всеми силами отпихиваться от “постылого и постыдного” еврейства»[24].
Интересный анализ описанной ситуации был дан Е. Римон, которая полагает, что такого рода заявления – результат различных глубинных комплексов, в том числе стыда за свое еврейское происхождение: «Опасно идентифицироваться с потенциальной жертвой. Наоборот, надо от нее дистанцироваться …, отбежав на подобающее расстояние»[25].
Я же не могу удержаться, чтобы не привести замечание Н.В. Юхневой относительно массовых мифов, распространенных в советском обществе. Она обратила внимание на то, что среди так называемых «простых советских людей» существовала некоторая уверенность в том, что в еврейском происхождении есть нечто постыдное и что лучше на него не обращать внимания и не напоминать еврею о его еврействе, дабы его не обидеть. Можно гордиться тем, что ты – грузин и пр., но не еврей[26].
Но и в христианских (православных) кругах отношение к крещеным евреям остается неоднозначным. В прошлом оно нередко было настороженным и враждебным, что нашло свое отражение в ряде славянских пословиц, например: «Жид крещеный, что вор прощеный», и ей подобные[27]. Враждебное отношение объясняется не только народным антииудаизмом, сколько тем, что крещеный еврей становился не просто Другим, но Другим, сменившим облик, надевшим личину Своего и ставшим тайным Другим, а потому особенно опасным – Чужим среди Своих. Кроме того, и это тоже явствует из текстов таких пословиц, евреев, принявших крещение, подозревали в неискренности, в преследовании своих корыстных целей – примерно в том же, что и в еврейской среде. Они распространены и в наше время, о чем свидетельствую многочисленные сайты и блоги антисемитского Интернета[28].
Дж. Дейч Корнблат отмечает, что в отличие от католицизма, в котором Римский Папа извинился перед евреями извинения за многовековые обвинения в богоубийстве, и от протестантизма, большинство течений которого очистило свои богослужения от антисемитских высказываний, православие этого не сделало[29]. Подобная «фигура умолчания» во многом способствует негативному отношению православных к евреям вообще и к крещеным евреям в частности. Л. Улицкая в своем романе рассказывает о негативном отношении к о. Даниэлю некоторых католических монахов. Другой персонаж, Ефим, принявший православие и ставший священником, тоже испытывает резкую неприязнь к себе со стороны православного духовенства[30].
С негативным отношением к выкрестам в еврейской среде неоднократно приходилось встречаться моим информантам, исповедовавшим православие. Их подозревают как раз в желании отмежеваться от своих (реально или потенциально гонимых) и примкнуть к чужим (потенциальным или воображаемым гонителям). Так, Рахиль Б., 72 года, библиотекарь (Великий Новгород, 2007), которая, по ее словам, не считает себя верующей, хотя и не отрицает существования какой-то высшей силы, говорила мне, что испытывает неприязнь к крещеным евреям. При этом Рахиль крайне редко бывает в синагоге, так как, по ее словам, ей там неуютно. В то же время она поет в хоре местного католического храма, так как ей нравится обстановка там и сама музыка. Это один из характерных примеров смешения «своего» и «чужого».
Елена К., 20 лет, преподавательница музыки (Петербург, 1999), около года посещала «Гилель» и активно интересовалась своими еврейскими корнями: «Я крещеная, с девяти лет, часто хожу в церковь, молюсь и в церкви, и дома, соблюдаю праздники, посты – если получится. У меня есть крестница – русская, мы с ней очень дружим. А в синагогу я не хожу, потому что я думаю: это несовместимо – ходить в два храма. Но я не хочу, чтобы здесь, в «Гилеле», знали, что я православная … В синагоге никогда не бывала. Я себя чувствую как бы неполноценной».
Мотив предательства своего народа, отступничества от своей веры присутствует в целом ряде интервью. Например, Андрей Р., 55 лет, еврей наполовину, который, не будучи религиозным, по его словам, верит в то, что «что-то такое есть». Его дети приняли крещение, несколько лет назад, будучи взрослыми, и крестили своих детей. Он рассказывал: «У моего отца был приятель еврей … И перед самой смертью он крестился – вот этого отец ему не простил. Он считал, что он где-то предал своих родителей, которые были другой веры. – Вы считаете, что это правильно? – Нет, не считаю. … Это выбор человека. Ну, пришел человек к Иисусу, пришел к православной вере, это его дело. Но отец воспринял это просто категорически».
Этого ощущения предательства нет у потомков смешанных браков. Это видно, в частности, на примере отношения к христианству у двух персонажей романа Е. Чижовой «Преступница». После кончины одного из героев, еврея, его маленькая дочь, рожденная во втором браке с русской женщиной, говорит, что ее папа теперь со Христом. Ее сводный брат, рожденный в первом браке с еврейкой, думает, однако, что он не отдаст своего отца чужому Богу (подчеркнуто мной – Е.Н.)[31].
Впрочем, иногда обращение в христианство приводит к тому, что чужими начинают казаться именно евреи. Лина Б., 49 лет, работает в рекламной фирме (Москва, 2000), рассказывала: «В моей жизни был трудный период, депрессивный момент, я заходила в церковь, мне было там хорошо, но как-то… мне подруга сказала: Ты почувствуй, где тебе лучше. Но помимо этого, я не осознавала себя еврейкой. И в один прекрасный момент я просто пошла и крестилась. И с тех пор евреи не то, что враги, но мне стало как-то удобнее, комфортнее, приятнее чувствовать себя среди православных, русских людей».
Отмечу, что Лина – на три четверти еврейка, на одну четверть армянка, но считает себя русской, хотя в свое время много вращалась в диссидентской среде, где было много евреев.
Вообще идентификация с иной культурой, конфессиональной и этнической группой у потомков смешанных браков и юридически, и психологически неизмеримо легче. Легче уже хотя бы потому, что эта иная культура для них обычно не чужая. Потомки смешанных браков, как я уже говорила, далеко не всегда считают себя евреями и в случае перехода в православие не нуждаются в оправдании, которое вынуждены давать – окружающим или самому себе – люди, у которых оба родителя евреи. После цитировавшегося разговора с переводчицей герой Ю. Малецкого думает: «Я крестился в сознательном возрасте и не с бухты-барахты; стало быть, я прокрутил в уме и в сердце все доводы pro и contra выбора христианства вообще и крещения евреев, в частности. Я мог спроста вообразить себя ею и привести пять, пятнадцать, пятьдесят пунктов обвинения от лица иудея выкресту, а затем опять стать собой и ответить, на все пятьдесят. Но знал я и то, что разговор наш совершенно бесполезен»[32].
Более того, некоторые информанты не видят в принятии крещения никакого противоречия, воспринимая невозможность совмещения еврейства и христианства как недоразумение, которое необходимо исправить. Любовь Е., 66 лет, преподавательница музыки (Москва, 2005), недавно приняла крещение: «Я не понимаю, как так вышло, что они (евреи – Е.Н.) не приняли Христа. Это трагедия, это трагическая ошибка, что они не приняли Христа. … Почему им этого не сделать? … Когда я крестилась, там были две монашки, так они так радовались, ну просто ликовали, что я крещусь, я еврейка!» (у Любови мать русская, отец еврей – Е.Н.).
Судя по моим наблюдениям, всплеск интереса к православию среди российских евреев явно пошел на убыль. Тому есть разные причины. С одной стороны, пик «моды на религию», в том числе на православие, как отмечают многие исследователи, видимо, пройден. С другой – возросла информированность значительной части еврейской российской аудитории относительно еврейской традиции и культуры, что также оказало влияние на снижение интереса к православию. Некоторые информанты прямо говорили мне, что если бы к моменту их крещения у них было больше информации об иудаизме, то они предпочли бы именно его. Так, Михаил Д., 58 лет, психолог (Москва), утверждал: «Я крестился, потому что мне это было нужно внутренне – я имею в виду пережить религиозный опыт. И то, что я стал православным – чистая случайность, мы тогда другого просто не знали. Я не исключаю, что если бы я был знаком с хорошим умным раввином, я бы принял иудаизм».
Традиционный выбор
Кто же в настоящее время в России исповедует иудаизм и сколько может быть таких людей? По данным исследования Р. Рывкиной, евреев, исповедующих иудаизм в России на 2004 г. было 35 %, и это число возросло на 11 % за десятилетний период[33]. Ц. Гительман, В. Червяков и В. Шапиро гораздо осторожнее в своих выводах, указывая, что 26,7% респондентов указали, что иудаизм для них наиболее привлекательная религия. Доля таких людей сократилась за пять лет более чем на 6%[34]. Замечу, что «симпатизировать» той или иной религии – далеко не одно и то же, что быть ее последователем. Те же исследователи, основываясь на результатах опросов начала 2000-х гг., отмечают: менее 1 % российских евреев считает, что знание основ иудаизма необходимо для того, чтобы считаться евреем[35]. Это больше согласуется с моими наблюдениями и результатами экспертных интервью. Руководители разнообразных еврейских организаций оценивают долю последовательных иудеев от 5 до 10 % (в мегаполисах процент выше, чем в малых и средних городах).
«Разброс» мнений, как мы видим, весьма значителен; впрочем, любые цифры такого рода невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Правомернее, на мой взгляд, говорить о тенденциях. А одна из них состоит в том, что среди российских евреев последователей иудаизма гораздо меньше, чем православия. Это связано, в частности, с тем, что иудаизм все менее остается символом еврейской идентичности для современных российских евреев[36]. При этом, в советскую эпоху обратиться в христианство и даже просто получить о нем информацию было не в пример легче.
Поэтому исповедание иудаизма – это либо результат его восприятия с детства немногими оставшимися в живых «хранителями» традиционной ашкеназской (восточноевропейской еврейской культуры). Но таких «хранителей», воспитывавшихся в семьях, где иудаизм был традиционной религией и основой повседневного уклада, в настоящее время осталось немного. Либо – что гораздо чаще – это результат осознанного выбора или своего рода эксперимента, попытки создать опору своей еврейской самоидентификации. Иногда молодые люди приходят к иудаизму после «обращения» или через интерес к другой вере, чаще христианству.
Татьяна П., 34 года, преподаватель иностранных языков (Петербург, 2000), пришла к иудаизму через интерес к религии вообще, увлекалась буддизмом, потом приняла крещение: «Я когда христианкой была, никогда не считала, что христианство – это единственно верная религия. Я и сейчас считаю, что есть разные пути, разные веры, что это все об одном. Но я считаю, что если я еврейка, нечего мне как бы и дергаться туда-сюда».
Кроме того, отход от иудаизма в советскую эпоху был, видимо, более массовым, чем от православия. Обратимся снова к статье Е. Римон, где она анализирует пьесу Ф. Горенштейна «Бердичев». В ней представлены совершенно гротескные советские евреи, говорящие на ломаном русском языке, скорее даже на русско-еврейском новоязе. Эти люди – в полном смысле этого слова «безродные космополиты», представители разновидности «гомо советикус», не помнящие не только своего, но и чужого родства. Они не просто не религиозны и бездуховны; сами понятия духовности и религиозности, похоже, не из их лексикона.
«Для полноты картины, – пишет Е. Римон, – следует упомянуть, что в Бердичеве была когда-то культура совсем другого свойства. В пьесе Горенштейна об этом не сказано ни слова, но когда-то Бердичев называли «Волынским Иерусалимом»… Здесь жил, умер и похоронен известнейший хасидский праведник и учитель рабби Леви Ицхак бен Меир ми-Бердичев, прозванный на идиш Дербаремдикер (Милосердный), герой многочисленных хасидских легенд… А еще в 19 веке в Бердичеве была одна из немногих дозволенных царской администрацией типографий, где издавались книги на иврите. В том числе многие важные сочинения по каббале. Знают ли герои Горенштейна о том, в каком святом месте они проживают? Нет. Знает ли об этом автор? Нет»[37]
Правда, мо мнению Е. Римон, этих бердичевских евреев нельзя винить в том, что по ним дважды за четверть века проехался каток истории: сначала советская власть, потом нацисты. «Те, кто случайно выжил – это уже не народ, это “слинявшие схемы пограничных несчастий”, как выражался Бабель. Это последнее поколение, последние обломки чего-то, что когда-то было и перестало существовать»[38].
В отличие от Е. Римон, я не уверена, что Ф. Горенштейн всего этого не знает. Такой «коллективный портрет» вполне может быть жестокой карикатурой на аккультурированных советских евреев, утративших традиционную культуру, основанную на иудаизме, и забывших саму эту веру, но не приставших и к иному берегу.
Похожую ситуацию мне пришлось видеть в Смоленске и Рославле, где местные евреи знают, что рядом находятся Любавичи – один из центров хасидизма, но это на них никак не отражается. Кризис иудаизма и основанной на нем культуры начался задолго до советской эпохи. Он – порождение Нового времени и Империи – будь то империя Российская, Автро-Венгерская или Британская[39].
В настоящее время попытки возрождения иудаизма происходят на ином уровне. Иудаизму целенаправленно «обучают», особенно молодых людей в религиозных и светских еврейских организациях. Это происходит благодаря лекциям, всевозможным занятиям, изучению еврейских текстов и традиции, подготовке к праздникам и т.п. Так, мне довелось видеть своеобразный бейт-мидраш (ивр. «дом учения») в Пензе; почти каждый вечер в любую погоду туда приходили люди, чтобы ознакомиться с текстами Библии или Талмуда и комментариями к нему. Посетителями таких занятий были люди самых разных возрастов, как мужчины, так и женщины. Повсюду, где мне приходилось бывать, еврейские праздники и встречи Субботы происходили при довольно большом стечении народа, в т.ч. тех, кто обычно не приходит в еврейские организации и не заходит в синагоги. Нередко именно здесь люди, по их собственным словам, впервые видят, как все это происходит и даже узнают сами названия праздников. Подобного рода «мероприятия» имеют в виду, в первую очередь, молодежь, но люди более старших возрастных групп, посещающие еврейские организации или работающие в них, тоже нередко начинают интересоваться еврейской традицией и иудаизмом. Так, Лариса П., 52 года, работник еврейской благотворительной организации (Петербург, 1999), говорила: «В принципе мне импонирует иудаизм. Но я с ним не так давно познакомилась, чтобы определять свое вероисповедание. Сложно сказать. Я не отношусь ни к православной вере, ни, наверное, к другой. В принципе я верю в единого Бога, но определенного направления я не могу для себя избрать. То есть я верующий человек, но ни к какой религии я примкнуть не могу… Потом мне импонирует религия, которая не обещает загробную жизнь, а учит людей, как жить и как выживать. В принципе мне импонирует эта религия. … Есть определенная свобода. То есть если человек еврей, то ему лучше и как бы правильнее исповедовать иудаизм. Но каждый человек не должен как бы слепо определять свое вероисповедание. Но мне кажется, что иудаизм наиболее жизнеутверждающая религия».
Олеся К., 21 год (Пенза, 2007) рассказывала: «Я хожу сюда, потому что мне нравится здесь тусоваться. Раньше я тусовалась в другом месте, теперь тусуюсь здесь. Тут интересно, все эти Шабаты, я такого раньше не видела, ребята и девочки очень хорошие».
Иногда такой интерес приводит к обращению. Елена Ф., 45 лет, предприниматель (Смоленск, 2007), подробно рассказала свою историю о том, как она росла в обычной советской семье, где вопросами религии не интересовались. Ее бывший муж, русский, интересовался православием и принял крещение. Елена же несколько лет назад познакомилась с раввином, посещает синагогу, строго соблюдает все предписания иудаизма, читает священные тексты и книги. Ее дочь живет в Израиле и вышла замуж за раввина, сын учится в Москве в еврейской школе.
Молодые люди, часто бывающие в еврейских организациях или работающие в них, тоже нередко склоняются к иудаизму, хотя и у них до обращения дело обычно не доходит. Эстер Ч., 19 лет, студентка Еврейского университета в Петербурге (Петербург, 1999), говорила: «Я даже не понимаю, мне не очень удобно об этом говорить, но так получилось, что меня крестили в детстве. … Но я никогда не верила в Троицы, в Христа. У меня всегда было такое ощущение, что есть один Всевышний, это как-то во мне. … Я еще не определилась, с течением, но я знаю твердо, что это иудаизм. … Пока что немного, но соблюдаю. Дома я зажигаю субботние свечи, я читаю Шма, читаю Псалмы, Тхилим, пытаюсь соблюдать кашрут».
То, что мы сейчас видим – это не столько возрождение иудаизма, сколько усиление интереса к нему относительно небольшой части информантов. Несколько лет назад мне доводилось писать, что время покажет – результат ли это молодежной моды или тенденция к реальному возрождению. Ответ пока остается неоднозначным. Определенная часть молодых информантов по-прежнему с увлечением «играют в евреев», привлеченные не обычной для них культурой и традицией. Немногие, хотя число их медленно растет, начинают ощущать эту традицию «своей», при этом нередко успешно интегрируясь в российское общество.
Гораздо реже, хотя и повсеместно, мне встречались «обращения с практической целью». Я имею в виду ситуации, когда русские девушки, особенно в российских регионах, посещают местные молодежные еврейские клубы с целью выйти замуж и / или уехать за границу. Оказавшись в такой среде, они начинают соблюдать некоторые предписания иудаизма. К категории «практических обращенных» можно условно отнести пожилых людей, которые стремятся получить какую-либо помощь от еврейской общины, иногда они начинают выполнять некоторые ритуалы, участвуют в праздниках и т.п.
Существует ли у российских евреев «светская религия»?
Под светской религией (civil religion) обычно понимают определенный набор символов и ценностей, одобряемых большинством членов данного сообщества. Р. Белла в своей давней, но не потерявшей актуальности работе[40] показал специфику светской религии в США. В частности он продемонстрировал, что именно в светской религии, которая поддерживает предположительно светский характер государства, многие американцы находят так называемый центральный миф, или большой нарратив. С тех пор этот феномен описан на примере многих стран.
Быть последователем светской религии значительно проще, чем традиционной, т.к. индивиду не нужно выполнять большинство практик и предписаний, обязательных в любой такой религии. В то же время светская религия тоже помогает индивиду приобщиться к сакральному и к высоко ценимому сообществу путем выполнения минимальных им самим выбранным практик и усвоения определенных норм и ценностей.
По существу, светская религия представляет собой вариант светского же мировоззрения, или, если угодно, паллиатив традиционной религии. Правда, известный израильский ученый Б. Киммерлинг предостерегал против полного отождествления светской религии со светской идеологией, указывая, что «необходимо проводить различие между “гражданской религией”, которая порождена государством, и существует для того, чтобы оберегать его интересы, и секулярными мировоззрениями, распространенными в гражданском обществе и среди элиты»[41].
Современная Россия – очень расколотое общество, где линии разлома проходят по многим направлениям, в т.ч. этническим и религиозным. Поэтому пока не приходится говорить о существовании общего мифа и общепринятых норм и ценностей, способных объединить распавшуюся имперскую мозаику.
Российские евреи, в силу уже указанных причин, представляют собой чрезвычайно разделенное и гетерогенное сообщество. Поэтому в России нет единой еврейской идентичности, базирующейся на общепринятых нормах и ценностях. Соответственно, нет здесь и «светского иудаизма», аналогичного, скажем, американскому. В основе светского мировоззрения многих американских евреев лежат многие нормы и практики, одобряемые «традиционным» иудаизмом, и так или иначе связанные с еврейской традицией, на нем же базирующейся (например, Тора, Суббота, праздники Песах и Ханука, приверженность к еврейским именам, поддержка Государства Израиль, Холокост, и некоторые другие)[42]. Ситуация в России иная. Несмотря на возрождение традиционных религий, которые, к тому же, в России активно поддерживаются государством (особенно это касается православия), поиск сакрального идет в самых разных направлениях.
Поиски смыслов
Если в США и Западной Европы евреи (и не только они) оставляют либо «традиционную» религию, либо религию вообще, то в России «поиски смыслов» гораздо более разнонаправлены. С одной стороны, часть молодежи стремится «вернуться в лоно иудаизма» (примерно одна десятая моих информантов). С другой, что гораздо чаще – происходит обращение в христианство, причем в разном возрасте. Оставляют религию вообще сравнительно редко, прибегая к разнообразным ее паллиативам. Судя по результатам упомянутых мной количественных опросов, большинство российских евреев не относят себя к последователям той или иной религии. Впрочем, последовательных атеистов, несмотря на годы воинствующего безбожия, среди них немного.
Геннадий В., 57 лет, инженер (Пенза, 2007) утверждал: «Нет, в Бога я не верю. У нас вся семья атеистическая, никто не ходит в церковь, не молится. Родители мои, может быть, немного верили, но не явно…. А я уже нет, в другое время рос».
Более того, те из них, кто говорит о своем атеизме, вскоре оговаривались, что верят в нечто сверхъестественное. Людмила Н., 67 лет, по образованию биолог (Смоленск, 2007), рассказывала: «Нет, я росла в такое время, да и образование у меня такое, естественное, я же биологический факультет кончала. После этого трудно верить в Бога. Я в молодости об этом даже не задумывалась. А с возрастом стала думать, может быть, что-то есть, какой-то верховный разум или что-то еще, что над нами».
Иногда люди пытаются найти ответы на «вечные вопросы» в традиционных религиях, хотя, как правило, безуспешно. Константин М., 27 лет, работает на временной работе (Петербург, 2000): «А что касается иудаизма, то вот да, читаешь Библию, Ветхий завет, понимаешь, что это и есть иудаизм. У меня был интерес к вере, к христианству. Но сейчас я уже спокойнее к этому отношусь. Не знаю, может, я атеист, но для атеиста у меня есть какая-то вера в нечто космосное».
Впрочем, как было видно, такие «духовные искания» иногда кончаются обращением, чаще в христианство, реже – в иудаизм. Обычно это люди молодого и среднего возраста, часто с высшим или неоконченным высшим образованием. Это люди «в поисках смысла». Они читают литературу по истории, теологии, философии, сознательно выбирают ту или иную конфессию или деноминацию. А выбрав, стараются как можно более полно и «правильно» соблюдать обряды и посещать богослужения. Обычно у них есть духовный лидер – священник или раввин.
Однако не всегда поиски завершаются успешно. Вера К., 50 лет, образование высшее, социальный работник в еврейской благотворительной организации (Петербург, 1999) рассказывала: «Меня в принципе интересует еврейский вопрос – я дома сейчас взялась читать Тору. Мне не нравятся некоторые моменты. Например, избранность народа – раз, то, что можно рассматривать как определенный шовинизм, и не нравится, что призывается поклоняться Богу, возводить Ему прекрасные шатры, отделанные золотом, с менорой, жертвы и все прочее. … В Библии в основном об этом идет речь, вернее, если говорить о Торе, я там другого-то ничего не увидела – пока».
М. Крутиков отмечал, что для многих постсоветских евреев представления о религии вообще основываются на православной модели, а иудаизм нередко воспринимается ими как слишком приземленная и недостаточно духовная религия[43].
В современном стремительно изменяющемся мире, с его дроблением смыслов, возрастает потребность найти сакральное или, по крайней мере, нечто стабильное, не подверженное изменениям, опирающееся на традицию. Поэтому секуляризация сознания в нем довольно условна. Впрочем, и таких людей, ищущих ускользающие смыслы – тоже не так уж много.
А. Штерншис отмечает, что, хотя многие ее информанты называют себя верующими, характер их «веры» довольно туманен. Абсолютное большинство верит в некие сверхъестественные силы, но практически никто не говорит о личностном Боге, о вере в Христа, спасении, о значении исполняемых ими церковных ритуалов. Точно так же те из них, кто посещает синагогу, редко говорят о каких-либо аспектах синагогального ритуала[44]. Исследовательница также полагает, что иудаизм (и религия вообще) в целом мало связаны с этнической идентичностью респондентов.
Мне приходилось писать о том же, но здесь необходимо сделать одну существенную оговорку. Большинство российских евреев и потомков русско-еврейских браков не исповедуют ни христианство, ни иудаизм, но не являются они и атеистами.
Образовавшийся духовный вакуум может быть заполнен, по мнению ряда исследователей, различно. Первый путь – это возврат к жесткому фундаментализму, который страшится любых изменений и потому предлагает очень строгие традиционные нормы как единственно возможные, опору против этих перемен, воспринимаемых как нравственное разложение и распад устоев. Для приверженцев фундаментализма религия всегда эксплицитна.
Другой путь – это создание светской религии, нередко находящей опору в государственной идеологии. Но и эта разновидность светского мировоззрения в настоящее время испытывает глубокий кризис[45].
Есть ли выход?
Третий путь – это так называемая имплицитная религия. Под ней обычно понимают весьма неопределенный набор разнородных верований и практик, составленный в соответствии с личными вкусами верующего. Это «ядро», или «сердцевина» религиозности, «усредненные» ритуалы и поверья, которые поддерживают личность в эпоху постмодерна, дают ей ощущение собственной причастности некоему сакральному, но не группе[46]. Иногда между ней и народными религиями видят определенное сходство. И в том, и в другом случае господствует ритуал, но не его осмысление. Иными словами, для индивидуума, придерживающегося какой-либо формы «народной» или имплицитной религии, важнее зажигать свечи, покупать мацу или куличи и т.д., нежели знать, почему тот или иной обряд совершается. Нельзя не вспомнить П. Радина, утверждавшего, что носительницей религиозных учений в большинстве случаев выступает небольшая прослойка жречества; народ же о них мало что знает; для него в повседневном обиходе достаточно совершать установленные обряды[47]. Однако, в отличие от народной религии, в имплицитной религии обряды не установлены духовенством: индивид нередко сам выбирает и устанавливает их по своему вкусу.
Для обеих форм религии характерно и включение практик, сохранившихся от языческих культов. Однако имплицитная религия предполагает также заимствование верований и обрядов из других конфессий (скажем, медитацию или чтение мантр), элементов оздоровительных практик (очищение организма, раздельное питание и пр.), а также веру в паранормальные явления (биоэнергетику, экстрасенсорные способности, НЛО и т.п.).
Для имплицитной религии также, по моим наблюдениям, свойственна апелляция к рациональному, «научному объяснению» сакральных сюжетов. Так, во время моей экспедиции в Смоленск, я присутствовала в местной еврейской общине на праздничной трапезе (седере) по случае праздника Песах. Во время этой трапезы полагается читать пасхальную Агаду – сказание об Исходе древних евреев из Египта и сопровождавших исход чудесах. Библиотекарь местной еврейской общины (в ходе интервью со мной назвала себя неверующей), которая пересказывала пасхальную Агаду собравшимся в зале пожилым людям, пыталась дать «научное объяснение» этим чудесам, начиная каждое объяснение словами: «Ученые доказали, что…».
Имплицитной религии в гораздо большей степени, чем народной – и это характерно для современной культуры постмодерна – свойственна обращенность к внутреннему миру индивида, а также подчеркивание универсальности этой религии. Так, придерживающиеся ее люди нередко говорят: «Бог должен быть в душе» или «Бог у всех один, но люди называют его по-разному» и т.п. Некоторые информанты А. Штерншис говорили о том же самом, подчеркивая, что «Бог один. Просто в церкви проще и красивее, в ней также более дружелюбная обстановка»[48].
Эта обращенность к внутреннему миру и универсализм отличают имплицитную религию от светской, которая, как я уже говорила, представляет собой разновидность светского мировоззрения, хотя и опирается на многие религиозные символы «традиционной» для данного общества религии. В то же время имплицитная религия дает свободу большую, чем светская религия, которая все же требует усвоения определенной суммы знаний и норм. Имплицитная религия не предъявляет никаких требований, ибо зиждется на личностном опыте и минимальном наборе представлений, из этого опыта почерпнутых. Это, скорее, внутренняя уверенность, точнее, вера в нечто, вера в довольно расплывчатый набор нравственных принципов, которым надлежит следовать. В основе этого очень неопределенного набора – все те же иудео-христианские ценности.
Имплицитная религия, в конечном итоге, гораздо более распространена среди российских евреев, чем христианство и, тем более, иудаизм. Вот пример обращения к имплицитной религии после неудачных попыток следовать христианским или иудейским установлениям. Татьяна П., 68 лет, пенсионерка, крещена с детства (Петербург, 1999), рассказывала о своем религиозном опыте: «Сейчас мне очень хочется быть верующей, но не получается. Я верю в рок, судьбу. Но раньше я и в это не верила. Я хотела соблюдать обычаи – и христианские, русские, и еврейские, но поняла, что двум богам служить нельзя – не получается – и по делам, и по вере. Я вот хотела в субботу не работать, а тут все время какие-то дела, нельзя все время сидеть без дела, значит я уже не могу еврейские обычаи соблюдать. А у русских ведь суббота – рабочий день, вот и приходится то одно делать, то другое, значит нарушаешь. … В церкви я иногда бываю. В юности – из любопытства. А у мужа родные – очень верующие люди, их отпевают, и я, как жена, при этом присутствую. Но службы в церкви не отстаиваю. Сейчас мне очень хочется купить свечи, заказать службу за упокой. … В синагоге я не была, но как-то ездила покупать мацу».
В отличие от народной религии, которая не просто помогала индивиду приобщиться к сакральному, но являлась своего рода «суррогатом» этого сакрального, имплицитная религия этому способствует мало. Это своего рода персональная религия, религия, так сказать, для «личного пользования». Причем, если за рубежом имплицитной религии все же, как правило, нужен некий общий миф, который сплачивает индивидов и дает им чувство коллективной идентичности[49], то в России такого мифа нет, поэтому имплицитная религия в еще меньшей мере способна поддержать коллективную идентичность.
Но именно в ее расплывчатости и обращенности почти исключительно к внутреннему миру человека кроется причина того, что люди рано или поздно начинают ощущать неудовлетворенность имплицитной религией. Поэтому у некоторых людей возникает желание перевести ее в эксплицитную форму, присоединившись к некоему сообществу, члены которого разделяют общие высоко ценимые нормы. В условиях распада прежних коллективных идентичностей это также попытка приобщиться к новым формам коллективной жизни и найти утраченные смыслы.
Во время таких поисков они нередко испытывают разочарования или череду разочарований, прежде чем находят приемлемую для себя эксплицитную религию или снова возвращаются к имплицитной.
Если за рубежом во второй половине 20 в. роль религиозных институтов падает, открывая дорогу светской или имплицитной религии[50], то в бывшем СССР ситуация иная. В России, напротив, происходит внешнее возрождение так называемых «традиционных» религий и религиозных институтов. Однако, процесс это нередко внешний. Но и объединяющей значительную часть общества светской религии, как я уже говорила, в нашей стране нет. Поэтому, в конечном итоге, в России, в т.ч., среди российских евреев, более распространена имплицитная религия. Она гораздо более комфортна, нежели христианство и иудаизм, которые предполагают определенную дисциплину, знание минимального набора догматов, правил и текстов, а также следование определенным практикам.
Заключение
Кратко суммируя все вышесказанное, можно с некоторой осторожностью сделать следующие выводы. Поиск «опор» личностной идентификации, а также коллективной идентичности среди российских евреев идет в разных направлениях. И традиционный ее символ – иудаизм, – оказывается здесь менее всего востребованным. Особенно это касается потомков смешанных браков, которые нередко не идентифицируют себя с евреями вовсе или отождествляют себя с еврейством исключительно «благодаря» антисемитизму. Именно поэтому пока явно преждевременно говорить о некоем подобии «светского иудаизма», созданием которого усиленно занимаются многочисленные еврейские организации.
Иная ситуация с христианством. Его последователей среди российских евреев и особенно среди людей, родившихся в смешанных семьях, гораздо больше. Но и здесь, как я уже писала, доля людей, выбравших этот путь осознанно и продолжающих его придерживаться, относительно невелика, хотя и превышает процент иудеев.
Иными словами, поиск сакрального среди российских евреев идет в разных направлениях. Люди, не удовлетворенные имплицитной религией, склонны переводить ее в эксплицитную форму, принимая христианство или иудаизм. Но, нередко испытав разочарование в новой вере, они опять возвращаются к более удобной и привычной имплицитной религии.