Евреи и христиане на Смоленщине в XVIII – начале ХХ вв.: многоликое соседство*

Накануне Первой мировой войны в 1913 г.у еврейская община Смоленской губернии стала третьей по численности за пределами черты оседлости в Российской империи (после Москвы и Петербурга). В самом Смоленске в начале XX в. было две больших синагоги (одна из которых хоральная), шесть молелен, Талмуд-Тора, Общество помощи бедным евреям, библиотека, хедеры – вся необходимая для полноценного функционирования иудейской общины инфраструктура, существовали необходимые институты и в уездных городах. Лишь по официальным данным в губернии проживало 17982 еврея (примерно десять процентов от всего населения) [Обзор 1915, Таблица № IX]. Трудно представить, но всего за 65 лет до этого в «Ведомости об иноверцах» за 1849 г. в Смоленской губернии значился единственный иудей, проживавший в гор. Белом [ГАСО. Оп. 2. 1849. Д. 196. Л. 19]. Разумеется, официальные данные редко отражали реальную картину, но масштаб произошедших изменений в целом репрезентативен. Смоленский краевед и географ конца XIX – начала ХХ в. И.И. Орловский в своей «Краткой географии Смоленской губернии» так описывает местную еврейскую общину: «…евреи в большом количестве населяют губернию: в 1905 г. их официально числилось 12,345 чел.; на деле их, конечно, больше. Особенно много их в западных уездах и городах – Смоленске, Рославле и по станциям Риго-Орловской жел. дор. Среди них не мало крупных капиталистов, владеющих сотнями тысяч десятин и громадными лесными дачами в Бельском, Поречском, Рославльском и др. у.; а в городах они сосредоточивают в своих руках оптовую и розничную торговлю, наиболее легки[е] и доходны[е] ремесла, аптечное и зубоврачебное дело, адвокатуру и печать. Им же принадлежат и все имеющиеся в губернии банкирские конторы» [Орловский 1907, 63]. Автор описывает настоящий «еврейский рай», уютно  расположившийся в непосредственной близости от черты оседлости. Но так ли радужны были будни представителей еврейских общин Смоленской губернии? Насколько иудеям-мигрантам удалось вписаться в окружающую действительность? Как складывались их отношения со смолянами, которые по большей части были людьми православного вероисповедания? Ответам на эти вопросы будет посвящена настоящая статья. Цель нашего исследования – анализ специфики иудео-христианских взаимоотношений в Смоленской губернии на материале источников из Государственного архива Смоленской области.

Проблемы, источники, историография

Основной проблемой в изучении истории евреев на Смоленщине до начала XIX в. является отсутствие систематических источников. Задача исследователя, изучающего проблему еврейского присутствия в период до и в первые десятилетия после разделов Речи Посполитой, сводится скорее не к аналитической, а поисковой деятельности. Отсутствие источников о евреях в регионе можно объяснить несколькими ключевыми факторами: малочисленностью еврейского населения (речь идет об отдельных семьях и небольших группах в разных уголках Смоленщины), нежеланием попадать в поле зрения местных властей вследствие нелегального положения, в котором нередко находились, и, наконец, плохой сохранностью архивных документов. Любое упоминание о евреях в источниках в изучаемом регионе служит основанием для «продления» еврейского присутствия и позволяет историкам делать вывод о непрерывности еврейской истории на Смоленщине по крайней мере с XVII в. [Hickey 2002, 84]. Конечно, речь идет о разрозненных и, вероятнее всего, малочисленных группах и отдельных семьях иудеев. «Большая» же еврейская история в Смоленской губернии начинается лишь с появлением массового еврейского населения во второй половине XIX в. При этом значительная численность иудейской общины края вовсе не побуждала историков ни прежде, ни сейчас к изучению сюжетов о евреях региона. В дореволюционный период лишь один автор удостоил своим вниманием историю формирования и функционирования еврейской общины Смоленщины – смоленский дантист и общественный деятель Хаим Давыдович Рывкин. В своей публицистической по характеру книге «Евреи в Смоленске» [Рывкин 1908; Рывкин 1910] Рывкин излагал весьма смелые и очевидно маргинальные идеи (такие, например, как гипотеза о происхождении названия города Смоленска от ивритского слова «смола» («слева»), т.е. по левую сторону Днепра, или идея об отождествлении «козар» и евреев). Однако эта книга стала единственной публикацией о евреях в Смоленске за весь дореволюционный период и тем особенно ценна. Советские историки не только не занимались изучением еврейской темы в контексте смоленской истории, но и наоборот, стремились вычеркнуть еврейскую линию из любых исторических сюжетов [Hickey 2007, 54–56]. Возрождение иудаики на русском языке естественным образом проявиось и в области исследований еврейской истории. Заметим при этом, что применительно к русскоязычным работам речь идет в прямом смысле слова об изучении отдельных сюжетов еврейской истории на Смоленщине, поскольку систематических фундаментальных работ, посвященных евреям Смоленской губернии в дореволюционный период, в настоящее время нет. Возможно, сборник, в котором публикуется данная статья, восполнит этот пробел.

За почти тридцатилетний период лишь четыре российских автора обращались к интересующей нас теме. В кратких статьях А.А. Гавриленкова предпринята попытка восстановить фактологию еврейского присутствия и демографию еврейско-го населения в Смоленской губернии и, в частности, в Рославле и Рославльском уезде [Гавриленков 2006; Гавриленков 2009].

Сотрудник Государственного архива Смоленской области М.Н. Левитин на основе архивных документов подготовил уникальную научно-публицистическую работу «Евреи Смоленщины» [Левитин 2010]. Автор делится с читателем размышлениями о судьбе еврейской общины Смоленщины в период с 1812 по 1917 гг., в основе его рассуждений при этом лежит известная и весьма неоднозначная книга А.И. Солженицына «Двести лет вместе». При этом для историка большое значение имеют те архивные источники, которые в изобилии цитируются на страницах издания.

В область интересов смоленской исследовательницы Т. Лызловой входят прежде всего сюжеты, связанные с ранним советским периодом в истории евреев на Смоленщине, однако ей принадлежит также статья, посвященная дореволюционному периоду еврейской истории в Смоленской губернии. Несмотря на то, что эта статья не лишена фактических недочетов, в целом это, пожалуй, самый актуальный и информативный общий текст об иудейской общине в Смоленской губернии до 1917 г. [Лызлова 2012].

Тема еврейского предпринимательства в регионе нашла отражение в статье смоленского автора, кандидата технических наук А.А. Стерлягова. К сожалению, текст не снабжен научно-справочным аппаратом, однако содержит некоторые детали об участии евреев в экономике региона [Стерлягов 2014].

До сего момента речь шла о русскоязычных работах, авторами которых являются представитель еврейской дореволюционной общины Смоленска и четыре современных смоленских исследователя. В зарубежной славистике и иудаике еврейской темой в контексте Смоленщины занимался лишь один историк – профессор Майкл Хики из Блумсбургского университета (Пенсильвания, США). Его работы являются наиболее полными и обстоятельными исследованиями, основанными на архивных источниках и периодической печати. Внимание историка сконцентрировано на демографии еврейской общины [Hickey 2002] и участии евреев в политической жизни Смоленской губернии до и непосредственно в период революции 1917 г. [Hickey 1998; Hickey 2007].

Представленный здесь обзор историографии отнюд ь не является данью традиции, предписывающей научному исследованию определенную структуру, по существу это первая попытка систематизировать немногие публикации, посвященные еврейской истории в Смоленской губернии в дореволюционный период. Обзор отчетливо показывает наличие огромного количества исследовательских лакун, на восполнение одной из них и претендует настоящая статья.

Проблема межэтнических и межконфессиональных отношений в тех регионах, где еврейское присутствие было выражено слабо, редко привлекает внимание исследователей, поскольку воспринимается как нечто маргинальное и не заслуживающее серьезного внимания. Историков интересует «большая история», а не локальные сюжеты с участием нескольких десятков человек. Между тем именно на локальном повседневном уровне складывались практики межконфессионального взаимодействия на основе стереотипов и опыта реального соседства. Случай Смоленской губернии в некотором роде уникален: этот пограничный регион стал своего рода опытной площадкой, первым местом встречи жителей Российской империи с иудеями, «межкультурной лабораторией», в которой в результате взаимодействия на разных уровнях представители различных религиозных групп формировали представления друг о друге. Важно понимать, что источники фиксировали главным образом экстраординарные и конфликтные ситуации, оставляя за пределами рутину повседневного взаимодействия. Однако изучение конфликтов и маргиналий в контексте межэтнических отношений позволяет исследовать генезис, механизмы активизации и развития конфликтной ситуации, формирование и роль этнических и религиозных стереотипов во взаимодействии на уровне групп и отдельных людей. Предметом изучения в нашей работе станет практика иудео-православных взаимоотношений в Смоленской губернии в перспективе двух с лишним столетий в период с начала XVIII в. до 1917 г.

Молчаливое присутствие: евреи в Смоленской губернии в XVIII – первой половине XIX вв.

Стремительный рост еврейского населения Смоленской губернии неудивителен. Помимо очевидных факторов, сработавших во второй половине XIX в. (общей демографической ситуации в черте оседлости, процессов индустриализации и модернизации и т.п.), миграция евреев в этот регион была обусловлена хронологически более ранними и постоянными причинами. Выгодное географическое, политическое и экономическое положение региона с незапамятных времен делало его перспективным для ведения торговли, занятий ремеслом, подрядов. По некоторым данным, евреи жили в городе уже в XIII в. [КЕЭ 1996, 65–66][1]. Позже, под польским владычеством, Смоленск пользовался магдебургским правом, в 1616 г. здесь проживало около 80 евреев, было отведено место под еврейское кладбище. При переходе Смоленска к Московскому государству проживавшие в городе евреи оказались перед сомнительным выбором: уехать в Польшу или креститься[2]. О численности еврейского населения в городе в этот период ничего не известно, а наиболее ярким сюжетом, связанным с еврейской историей в Смоленске, стало то, что именно отсюда происходят семьи будущих сподвижников императора Петра I – П.П. Шафирова и братьев Веселовских [Серов 2007, 87–95; Герасимова 2011].

Поскольку пребывание евреев на российской территории было незаконным, они стремились не попадать в поле зрения властей. Однако возникновение той или иной конфликтной ситуации и ее фиксация в делопроизводственной практике дает возможность историкам получить хотя бы минимальные сведения о специфике функционирования еврейской общины в регионе. Так, лишь благодаря конфликту, разгоревшемуся между смолянами и евреями в дворцовом селе Зверовичи[3] в 1722 г. нам известно о существовании иудейской общины и отдельных групп евреев на Смоленщине в 1717–1727 гг. Этот сюжет был хорошо известен еще дореволюционным историкам, а сравнительно недавно было обнаружено полное архивное дело, наиболее важные части из которого были опубликованы [К истории отношений 2012]. Зверовичское дело – это единственный из выявленных до настоящего момента комплекс архивных документов о евреях на Смоленщине в XVIII в. К сожалению, его следы в смоленском архиве утеряны. Сохранившиеся в фонде канцелярии Синода материалы включают инициативный документ – жалобу на евреев от смоленских мещан Герасима Шилы и Семена Паскина, показания свидетелей и потерпевших христиан из села Зверовичи и окрестных деревень, распоряжения Синода, рапорты об исполнении распоряжений и прочие  делопроизводственные документы.

Зверовичское дело длилось десять лет (с 1722 по 1732 гг.), но так и осталось не до конца решенным. Полный и детальный анализ этого комплекса документов в рамках данной статьи проделать невозможно, мы разберем лишь наиболее значимые для нас аспекты. Жалоба Шилы–Паскина в сочетании со свидетельскими показаниями других христиан представляют собой уникальный этнографический источник: в нем собран компендиум народных представлений смолян об иудаизме и иудеях в первой половине XVIII в.

По словам смолян, в Смоленской губернии/провинции[4] проживало к началу 20-х гг. XVIII в. около двух сотен евреев в Зверовичской волости, а также некоторое количество в Пнёвской слободе[5] и «по господам и шляхте» [РГИА. Ф. 796. Оп. 3. Д. 1187. Л. 18]. Основным занятием иудеев были таможенные и кабацкие откупы и торговля. Сбор налогов в ведение евреев передал в 1717 г. смоленский вице-губернатор Василий Гагарин, то есть к моменту возникновения открытого конфликта евреи проживали на Смоленщине как минимум пять лет. Основная масса евреев проживала в дворцовом селе Зверовичи Краснинского уезда Смоленской губернии, там же была открыта «жидовская школа», т.е. синагога. Лидером образовавшейся еврейской общины стал сорокалетний уроженец белорусского местечка Дубровна Борох Лейбов, хорошо известный нам по сюжету о совращении в иудаизм отставного капитана морского флота Александра Возницына [Дело о сожжении 1911–1913]. Члены еврейской общины активно контактировали с местными жителями: вели с ними торговлю, нанимали в качестве слуг и приказчиков. Имел ли конфликт между евреями и христианами какую-то конкретную причину или это был общий результат накопленных недовольств – неизвестно. Жалобщики Шила и Паскин не случайно обращались в высшую имперскую религиозную инстанцию – Синод (а не в Сенат, например), поскольку апеллировали прежде всего к нарушению «древлего благочестия» в православном мире Смоленщины. Иудеи, по словам жалобщиков, своим присутствием и действиями не просто оскорбляли христиан (продавали им негодные продукты, неуважительно относились к православному укладу жизни), но и совращали их (заставляли работать в субботу, публично унижали представителей православного духовенства), а также совершали противоправные действия (избили местного священника, незаконно построили синагогу). В завершение длинной обвинительной речи смоляне резюмировали свою просьбу: «Жидов из Смоленской правинции выслать за литовский рубеж, а до откупов и ни до каких промыслов за оное их прельщение и явное разорение не допускать»[6] [РГИА. Ф. 796. Оп. 3. Д. 1187. Л. 2]. Заключительная фраза в документе по сути выдает главный мотив жалобщиков – убрать иудеев от сбора откупов, а лучше вовсе выслать их из страны. Весь список претензий религиозного характера свелся в итоге к экономическому конфликту.

Однако наибольшую ценность представляет не сама жалоба Шилы и Паскина, а собранные в результате последовавшего разбирательства свидетельские показания жителей села Зверовичи и окрестных деревень. Следствие проводилось священником смоленского Успенского собора Никитой Васильевым и инквизитором диаконом Григорием Никифоровым, в Санкт-Петербург была направлена серия допросных листов с показаниями жителей Зверовичей и близлежащих деревень. Текст показаний не структурирован, указана лишь дата записи и личные подписи свидетелей или самих пострадавших от «злодеяний» евреев.

Показания содержат целый список претензий и обвинений в адрес евреев, обосновавшихся на Смоленщине, собственно содержание документов и сводится к перечислению еврейских преступлений. Помимо ожидаемых и уже перечисленных в жалобе Шилы и Паскина обвинений в нечестной торговле, в неуважении к христианским праздникам, найме прислуги из числа христиан, агрессии в адрес местного священника, смоляне воспроизвели здесь и ряд хорошо известных в соседней Речи Посполитой этнокультурных стереотипов и традиционных мифов о евреях. Так, Аксения Лукьянова – жена зверовичского священника Авраамия, умершего в результате побоев, – рассказывая об обстоятельствах смерти мужа, дала следующие показания: «…во многих местех испроломили голову [священнику], из которой головы руда шла в плат непрестанно, которую руду оне жиды, выжимав, хоронили себе неведомо для какова над христиан ухищрения» [РГИА. Ф. 796. Оп. 3. Д. 1187. Л. 12]. Следующие за этим рассказом показания, записанные со слов Матрены Емельяновой, прислуживавшей в доме лидера еврейской общины Боруха Лейбова, содержат сведения о том, как евреи жестоко избили ее: «… связав ее, Матрену, руки и ноги в дубину в своей светлице и повеся за переводной брус, держали с вечера до утреннего звона, и завешенную ее, Матрену, завернули голову, и булавками и иглами испущали руду, а куды испущали, того она за мучением не ведает» [РГИА. Ф. 796. Оп. 3. Д. 1187. Л. 13 об.–14]. В показаниях двух явно малообразованных селянок мы обнаруживаем практически впервые в истории иудео-православных отношений в России мотив обвинения евреев в использовании ими христианской крови в ритуальных целях. Однако обе рассказчицы не довели до конца линию кровавого навета, не сообщив следствию цель сбора христианской крови, и это обвинение растворилось в потоке других претензий. Знали ли сами женщины, для чего евреям нужна была кровь священника и служанки, собранная «в плат»? Пожалуй, едва ли. Но это и не важно, важно то, что они воспроизвели само обвинение. Эти слова жалобщиков не обратили на себя внимание членов Синода и не вызвали никакой специальной реакции. Кровавый навет, становившийся причиной громких судебных процессов с участием католической церкви в Речи Посполитой, в начале XVIII в. лишь начинал свой «путь» по России. Смоленщина стала экспериментальной площадкой для межконфессионального и межкультурного обмена, проникновение кровавого навета и других распространенных в Польше народных представлений о евреях стало результатом этого обмена.

Обвинение в использовании христианской крови было не единственным заимствованным из Польши мифом, воспроизведенным смолянами. «Крестьянская жена» Домна из деревни Любаничи Зверовической волости, также служившая в доме Боруха Лейбова, и Василий Горбаченко из Зверовичей указывали на странное поведение жены Лейбова. Домна рассказывает в своих показаниях о том, что видела, как «жена ево [Лейбова], жидовка, в светлице своей простым вином полоскала свое естество срамное» [РГИА. Ф. 796. Оп. 3. Д. 1187. Л. 19], а затем вылила это вино в общую бочку (очевидно, предназначавшуюся для продажи). То же проделывала еврейка, по словам Василия Горбаченки, и с другими напитками: «…жена ево, Борохова, жидовка, помногожде омочая в сыту руку и хватая за свой срам неведомо для какова жидовского приговору и паки она жидовка свою руку обращая влагает в то ж медовое и пивное питье» [РГИА. Ф. 796. Оп. 3. Д. 1187. Л. 15 об.]. Воспроизведенный смолянами сюжет об обмывании еврейкой своих половых органов вином и иными напитками, предназначенными для дальнейшей продажи, не уникален. Подобного рода свидетельства о еврейской магии зафиксированы еще в начале XX в.: в славянской народной традиции закрепилось представление о сходных магических действиях со стороны евреек-шинкарок для привлечения богатых клиентов [Белова, Петрухин 2008, 514]. Очевидно, что в этом случае снова утеряна связь между действием (порча вина) и его назначением (привлечение клиентов).

Однако среди обвинений в адрес евреев фигурировали и новые, возможно,  сформированные под влиянием представлений о еврейской культурной традиции именно в этом регионе. Так, в одном из показаний, записанном со слов целой группы смолян (зверовических мещан и священников), представлена народная версия осмысления одного из установлений еврейского праздника Песах, а именно запрета на употребление и хранение в доме дрожжевого хлеба в период праздника. Как сообщается в коллективной жалобе селян, Песах длится целую неделю, и перед ним «жиды с хором свой ржаной хлеб выгоняют», но делают это весьма специфически («…ногами по земли котют за порог и приговаривают: хомец[7], иди вон»[8]) [РГИА. Ф. 796. Оп. 3. Д. 1187. Л. 17 об.– 18], а затем в местах, где лежало квасное, «каменьем горячим кочают». Такое поведение для русского человека, привыкшего с подчеркнутым уважением относиться к хлебу, выглядит как акт высшего вероломства. Между тем представленное в жалобе загадочное магическое действо являет собой процесс кошерования (чистки) кухни перед приготовлением мацы, необходимой для проведения Песаха. Народное сознание в поведении представителей чужой религии видит не просто нарушение, но и угрозу. Увиденная чуждая и малопонятная практика рассматривается как прямое нанесение вреда с помощью магических действий: «…и от того их беззакония в наших странах хлебу стало великой недород». Если следы восприятия обряда уничтожения хамеца как магического ритуала можно обнаружить в средневековой католической традиции [Трахтенберг 1998, 81], то семантическая связь между уничтожением хамеца и хлебным неурожаем на полях христиан не находит аналогов ни в соседних культурах, ни в собственно русской православной традиции. С высокой долей вероятности можно сказать, что этот сюжет уникален и возник именно на Смоленщине.

Подробности описанного дела не были известны историкам вплоть до настоящего времени, однако результаты его упоминаются в каждом тексте об истории евреев в России XVIII в. Главным и по сути единственным последствием этого дела стало выселение евреев сначала со Смоленщины (сопровождавшееся уничтожением «жидовской школы» в 1725 г.), а затем (в апреле 1727 г.) и вовсе из Российской империи [ПСЗ – I Т. VII. № 5032]. Следствие же в отношении самого Боруха Лейбова, которому предписывалось выплатить задолженность по взятым откупам, не было закрыто еще и в 1734 г., когда к разбирательству подключился самый известный в тот период еврей при царском дворе – Леви Липман. Об этом свидетельствует тот факт, что указ императрицы Анны Иоанновны в отношении Лейбова был передан в дом Липмана через его служителя Авраама Самойлова (хорошо известного нам по материалам следствия по «Делу о сожжении…»). Само же разбирательство в отношении Лейбова так и не закончилось, поскольку главный фигурант дела был публично сожжен в 1738 г. вместе с русским капитаном морского флота Александром Возницыным, принявшим иудаизм.

Начиная с 1725 г., то есть с момента выселения евреев из Смоленской губернии, и вплоть до 10-х гг. XIX в. сведения о еврейском присутствии становятся чрезвычайной редкостью. В 1731 г. по запросу Камер-коллегии был издан сенатский указ о разрешении евреям приезжать в Смоленск для ведения оптовой торговли, при этом исполнять указ предписывалось не иначе, как «с крепким смотрением» [ПСЗ – I. Т. VIII. № 5852]. Однако с 1742 г., то есть с момента обнародования знаменитого указа императрицы Елизаветы о выселении евреев из всех уголков Российской империи и запрете на дальнейший их въезд в страну [ПСЗ – I. Т. XI. № 8673, 8840], сюжеты об иудеях на Смоленщине исчезают из официального делопроизводства.

Исчезновение из поля зрения властей вовсе не означало, что доступ на Смоленщину был закрыт полностью для всех. Об отдельных проживавших здесь в 1770-е гг. еврейских семьях мы узнаем из «третьих рук», однако в данном случае нет никаких оснований подвергать сомнению правдивость этих свидетельств. Речь идет о воспоминании шестого Любавичского ребе Йосефа Ицхока Шнеерсона о временах Алтер Ребе (Шнеура-Залмана из Ляд). Согласно тексту, на Смоленщине как в городах, так и в деревнях проживали евреи (кузнецы, земледельцы), однако они не составляли единой общины и вне зависимости от конкретного места проживания вели сельский образ жизни. Хасид, некий рав Йонатан Зеэв Меир из Городка, отправился торговать и собирать цдаку[9] во «внутреннюю Россию», слывшую среди хасидов местом «грубым» и малопригодным для праведной еврейской жизни. Населявшие Смоленскую губернию евреи были не похожи на своих соплеменников, проживавших за чертой: носили русскую одежду и вели себя как окружающее население. Торговец из Городка не только собирал цдаку, но и наставлял проживавших в отдалении от общины смоленских евреев, проводил праздники в их домах [Admor 1983, 249–250]. Ему, согласно тексту, своими проповедями удалось вернуть к иудаизму нескольких смоленских евреев (в тексте речь идет именно о баалей тшува [10]). Любопытно, что посещение этих земель позволило собрать сумму, в пять раз больше обычного размера пожертвования.

Установление черты оседлости (де факто в 1791 г. и де юре в 1804-м) согласно «Положению о евреях», по-видимому, не повлияло на проживание вышеописанных отдельных еврейских семей на Смоленщине. Безуспешными оставались и периодические попытки местной администрации (начиная с 1813 г.) выселять еврейские семьи из губернии. Во всяком случае к такому выводу позволяет прийти целый ряд архивных дел за 1813–1838 гг., имеющих одинаковое название «О выселении евреев из Смоленской губернии» [ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. (1813). Д. 98; Там же. (1816). Д. 28; Там же. (1821). Д. 15; Там же. (1829). Д. 30; Д. 30; Там же. (1833). Д. 39.] Среди официальных делопроизводственных документов значатся отчеты из всех уездов губернии о наличии евреев как в уездном городе, так и в сельской местности. При этом розыск нелегально проживающих в губернии евреев инициировался вовсе не властями, а местными купцами и мещанами, которые жаловались смоленской администрации на то, что евреи «…во многолюдстве приезжают в здешний город совсем не по тем надобностям <…> и не для того иного, как только для бродяжничества <…> и занимаются промыслами, в совершенный подрыв здешним коренным жителям наипаче же при нынешнем разорительном положении города Смоленска. Они, евреи, недозволительным водворением стесняют здесь жилища, в совершенный вред здоровья здешних обывателей» [ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. (1813). Д. 138. Л. 6.].

Жалоба на размножившихся евреев прозвучала от смолян в Общественном собрании Смоленска после изгнания Наполеона из России в 1813 г. В этот период город переживал экономические и бытовые трудности (общая сумма материальных убытков составила 74,5 миллиона рублей [Кононов 2004, 183]). Сложившаяся ситуация подталкивала, очевидно, к поиску виноватых. И они были найдены довольно быстро – ведь иудеи, будучи в губернии чужаками, а порой и вовсе находясь на нелегальном положении, занимали потенциально привлекательные для христиан места. Как и в случае с инцидентом в Зверовичах, причиной конфликта была конкуренция, правда в 1813 г. обошлось без религиозных претензий и наветов. Выселяемые евреи, впрочем, не торопились покидать Смоленщину, ссылаясь на необходимость кормить семьи и невозможность сделать это в пределах черты оседлости [ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. (1813). Д. 138. Л. 3; Левитин 2010, 33–82].

Если возникший в 1813 г. конфликт можно было объяснить тяготами послевоенного времени, то жалобу смоленских купцов и мещан на евреев спустя почти полвека объяснить подобным образом не получается, поскольку она появилась в мирное спокойное время александровских реформ. В 1863 г. смоляне подали жалобу на имя графа Д.Н. Блудова, в ней мы встречаем ставший уже традиционным мотив: в губернии стремительно увеличивается численность евреев. По словам смолян, евреи «исключительно наводнили уезды Смоленской губернии», а их деятельность наносит вред не только конкретным смоленским купцам, но и всему региону: «… [евреи] содержат в Смоленске и уездах мельницы, постоялые дома, различного вида аренды и другие заведения, скупают на местах у крестьян или выменивая различными способами на разные привезенные ими товары предметы необходимого потребления для сбыта их в местах своих постоянных жительств, возвышают с чрезвычайной быстротой на них цены и тем самым заставляют жителей города Смоленска разоряться, что приведет <...> город наш скоро к окончательному упадку» [РГИА. Ф. 1286. Оп. 19. Д. 1040].

Помимо конфликтов с экономической подоплекой на Смоленщине неизбежно возникали и традиционные для иудео-христианских повседневных отношений сюжеты. В мае 1814 г. на имя смоленского губернатора барона Казимира Ивановича Аша поступило прошение от белорусского дворянина Ивана Богдановича «о защите и покровительстве» для него и его возлюбленной Симы, дочери невельского еврея Абеля Иофа, бежавшей от отца. Пара была задержана в уездном городе Поречье (ныне Демидов Смоленской области) и направлена под надзор смоленской полиции до выяснения всех обстоятельств. В своем прошении Богданович заверял губернатора в намерении жениться на девушке после прохождения ею обряда крещения. Богданович описывает свою спутницу как «угнетаемую при безпрестанном оплакивании горестной нашей жизни» [ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. (1814). Д. 318а. Л. 3]. Классическая романтическая история запретной любви и бегства от родителей с небольшими нюансами: девушка оказалась несовершеннолетней и при побеге успела прихватить из дома отца некоторые ценности (в общей сложности на 7 рублей), а значит – совершила кражу. Оба этих обстоятельства существенно ухудшали ситуацию и не позволяли ни губернатору Ашу, ни смоленскому епископу Иосафу дать разрешение на крещение девушки. Власти смущал не столько возраст беглянки, сколько факт кражи, и в итоге смоленским губернатором дело не рассматривалось вовсе. Любопытно при этом, что представители и светской, и церковной власти пришли к заключению о необходимости водворения девушки в Витебскую губернию, но организовать ее защиту так, чтобы девушка не попала вновь в руки отца и перестала бы «претерпевать изнурения» от него. В завершение смоленский епископ пригласил девушку, в случае если она окажется невиновна в краже, принять православие в Смоленске [ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. (1814). Д. 318а. Л. 12].

Крали еврейских дочерей и местные смоленские парни. Так, в 1872 г. на имя смоленского губернатора поступило прошение от жителя Смоленского уезда, отставного музыканта Залмана Залманова [ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. (1872). Д. 193]. Из документа следовало, что его пятнадцатилетнюю дочь Песю-Риву выкрал двадцатилетний житель деревни Катынь Смоленского же уезда вместе с сообщниками. Умыкая девушку, молодые люди решили прихватить с собой отцовский сундук и 58 рублей, что, видимо, особенно расстроило отца, поскольку основная цель прошения Залманова состояла в возврате украденного имуществаи денег, впрочем, наряду с этим отец просил «свидания» с беглянкой. По прошествии двух месяцев Залманов все еще не встретился с дочерью и не получил своего имущества, поэтому написал повторное прошение губернатору, но уже в более эмоциональном тоне, умоляя «вернуть ребенка» [Там же. Л. 7–8]. Пропавшая Песя-Рива во втором прошении вдруг «помолодела» на два года и стала «13-летней девочкой», отец все так же просил встречи с ней. Заключительный документ в деле (распоряжение смоленскому полицмейстеру о необходимости уведомить Залманова) представляет нам классическую картину любовной истории: «Песя-Рива считает себя 17-ти лет и, ежели это справедливо, то как совершеннолетняя может распоряжаться собою» [Там же. Л. 9]. Очевидно, девушка сделала выбор в пользу своего православного возлюбленного.

Иным образом складывались отношения между несовершеннолетней дочерью велижского еврея Лабковского Ланой и офицером Хмелевским в 1846 г. [ГАСО. Ф. 1. Оп. 2. (1846). Д. 145]. Согласно рапорту из Духовщинского земского суда, офицер Хмелевский изнасиловал несовершеннолетнюю еврейку. О преступлении заявил отец потерпевшей Литман Азиков Лабковский; медицинское освидетельствование подтвердило факт изнасилования. Однако дальнейшее довольно подробное разбирательство с допросом обвиняемого не подтвердило обвинение еврея Лабковского, и Хмелевский был оправдан. Материалы дела не дают оснований усомниться в предвзятости смоленской администрации, следствие было довольно скрупулезным и признаки ангажированности в пользу какой-либо стороны отсутствуют. Оставив за пределами нашего исследования рассуждения о виновности или невиновности русского офицера, констатируем только, что сама возможность его контакта с юной иудейкой несомненно существовала.

Несмотря на то, что по официальным данным в первой половине XIX в. в Смоленской губернии еврейское население практически отсутствовало (в частности, так называемые Ведомости об иноверцах содержат сведения, плохо соотносящиеся с действительностью), реально доля еврейского населения в регионе увеличивалась. Существовала ли необходимая инфраструктура для отправления иудейских обрядов в губернии? Официально, скорее нет. Доподлинно известно о функционировании еврейского кладбища уже с конца XVIII в.; в 1822 г. на имя смоленского губернатора И.С. Храповицкого поступило прошение о расширении участка еврейского кладбища «у московского шлахбаума» [ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. (1822). Д. 11]. Разрешение на расширение кладбища было получено, и в дальнейшем оно оставалось на том же месте. Это кладбище официально предназначалось для тех, кто умер во время пребывания в Смоленске. Благодаря хасидским источникам, мы узнаем, что эти земли не были оставлены без внимания религиозных наставников. Так, в «Вопросах и ответах» хасидского лидера, третьего Любавичского ребе Цемах-Цедека (Менахема-Мендла Шнеерсона) мы встречаем фразу: «…мы прибыли сегодня в среду 29 швата 5602 (1842) года в город Смоленск» [Tsemakh 1995, 86], далее следует упоминание о получении разводного письма для местной еврейки.

Оценить степень соблюдения традиции отдельными еврейскими семьями на  Смоленщине довольно сложно. С одной стороны, иудеи действительно жили разрозненно и явно не всегда имели возможность соблюдать традиционные предписания, с другой – даже по немногим известным деталям понятно, что проживавшие на Смоленщине евреи не теряли связи с иудаизмом, как не теряли с ними связи и их религиозные лидеры. Еврейская жизнь на Смоленщине была крайне нестабильна: те, кто еще вчера имел возможность обосноваться в городе или деревне, завтра мог быть выслан вместе со всей семьей обратно в черту оседлости. Уровень географической мобильности иудеев на Смоленщине в первой половине XIX в.а просто потрясает: официальная статистика не успевала за реальностью, возможности то открывались, то закрывались из-за очередного распоряжения о выселении и запретов разных видов экономической деятельности. Так, например, пресекались попытки найма евреев в качестве винных откупщиков, приказчиков и распорядителей дворянских имений и заводов [Левитин 2010, 58–60].

Поскольку евреи проживали разрозненно, им приходилось значительно чаще контактировать с окружающим населением: ремесленникам, мельникам, торговцам необходим был рынок сбыта и в отсутствие массового еврейского населения потребителями были именно смоляне. Однако контакты с христианским окружением не сводились лишь к вполне очевидным экономическим связям.

Опыт реального соседства активизировал народные стереотипы о чужаках-иудеях, особенно в острых конфликтных ситуациях, связанных с гибелью христиан. В 1845 г. сразу два эпизода с участием евреев рассматривались смоленским губернатором [ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. (1845). Д. 105]. В первом случае речь шла о слухе, распространившимся в Ельнинском уезде, где была найдена девочка с отрубленными пальцами [Там же. Л. 1]. Этот случай сразу стал поводом для разного рода слухов, и подозрение пало на евреев. Однако при первом же рассмотрении выяснилось, что евреи не имеют никакого отношения к инциденту, и дело было закончено не начавшись. Со вторым эпизодом все оказалось несколько сложнее. В том же 1845 г. неподалеку от дома отставного солдата Янкеля в стоге сена был найден труп молодого мужчины – мещанина Сергея Масютина. Медицинское  свидетельствование показало, что причиной смерти Масютина стала асфиксия, однако на теле погибшего были обнаружены также множественные ранки, а на голове – гематомы. Были обнаружены следы крови на свежей траве во дворе еврейского дома. Материалы расследования позволяют составить минимальное представление о жизни еврейского дома в христианском окружении. Дом отставного солдата Янкеля, как выяснилось, был и пристанищем соплеменников (обвиняемые в убийстве евреи проживали у него), и местом встречи любовников Феклы и Федора. Как удалось установить следствию, убийство произошло в результате драки за скошенное сено: Масютин был убит отставным солдатом Саем Бумштейном, Шломой Гирсовым и наемным работником Федором Тимофеевым (этот последний обладал сомнительной репутацией: много пил и водил в дом нанимателя-еврея свою пассию). Казалось бы, это дело представляет собой обычный криминальный эпизод: убийство на бытовой почве, замешанными в котором могли быть любые другие люди, вне зависимости от вероисповедания. Однако прошение матери погибшего молодого человека, поданное на имя смоленского губернатора, добавляет новый ракурс к нашему представлению о том, как этот инцидент воспринимали современники. Суть жалобы Прасковьи Масютиной сводилась к тому, что в расследовании дела слишком много проволочек и что виновные по-прежнему не наказаны. Однако среди прочего в тексте есть любопытная фраза: «…хотя недействительно объявлено по всенародной молве, что буто бы евреям нужна христианская кровь, но вероятнее для того был ими колон, дабы удостовериться о его жизни или смерти, и в случае еще он жив, чтобы умертвить его» [Там же. Л. 21]. Так мы узнаем о существовании «народной» версии убийства молодого человека – ритуальной. Материалы дела не дают нам оснований полагать, что ритуальный мотив рассматривался всерьез, скорее, как и в случае с трупом девочки с отрезанными пальцами, все ограничилось базарными слухами, среди которых, кстати, циркулировал также слух о том, что дорогобужский городничий разговаривал с евреями «по-немецки» [Там же. Л. 23] (т.е., видимо, на идише) и неспроста покрывает их.

В изучении истории межконфессиональных взаимоотношений слухи – источник даже более важный, чем сухие делопроизводственные документы, составленные по заданному шаблону. В этой связи циркулировавшие в середине XIX в. по Смоленщине слухи о том, что евреи способны убивать христиан с особой жестокостью с целью получения их крови, вполне коррелировали с тем, что думали о евреях жители села Зверовичи сотней лет ранее. Как мы видим, для распространения кровавого навета наличие массового еврейского населения вовсе необязательно: достаточно возникновения конфликта с одним или несколькими представителями иудейской традиции. Смоленский автор М.Н. Левитин назвал эти случаи (о подозрениях евреев в убийстве в Ельнинском уезде и убийстве Масютина) отголоском Велижского ритуального процесса (1823–1835) [Левитин 2010, 62, 84].

Велиж действительно располагался непосредственно у границы Смоленской губернии, но едва ли именно Велижский процесс инициировал распространение мифа о ритуальном использовании христианской крови евреями: до Велижского дела в соседней Белоруссии рассматривался аналогичный процесс в Гродно (1816), а до него было так называемое Сенненское дело (1799). При этом чуть более чем на сотню лет ранее (как минимум в 1722 г.) смоляне уже предпринимали попытки использовать кровавый навет против евреев. Идея эта была для Смоленщины не нова, после разделов Речи Посполитой она могла появляться чаще в связи с увеличением численности еврейского населения в регионе и интенсификацией межэтнического взаимодействия, но точно не разделы Польши и не последовавшие за ними громкие ритуальные дела стали причиной появления кровавого навета в регионе.

Все вышеперечисленное (жалобы на слишком высокую конкуренцию и помехи от евреев в ведении экономической деятельности, повторявшиеся с завидным постоянством попытки администрации выслать евреев из губернии, вероятность возведения кровавого навета и необходимость тесного контакта с христианами) не помешало евреям продолжать активно заселять Смоленскую губернию. Законодательные послабления существенно способствовали процессу миграции. За чертой получили право проживать отставные солдаты, купцы первой гильдии, ремесленники – этим правом евреи активно пользовались, что к 1880-м гг. привело к значительному скачку численности еврейского населения в Смоленской губернии и обострению межконфессиональных отношений.

Расцвет иудейской общины и антиеврейское насилие

Еврейское население Смоленщины в 1880–1900-е гг. росло стремительно. Если в 1880-м официально в пределах губернии проживало 2474 еврея, то в 1913 г. уже 17920 [Hickey 2002, 102]. Рост еврейского населения опережал совокупный рост других групп населения в регионе. В сочетании с борьбой за экономические и социальные ниши, сложной социально-политической обстановкой рубежа веков это давало весьма непростую картину во взаимоотношениях местного населения и евреев.

Появление ежедневной городской прессы ускорило обмен новостями среди населения, способствовало формированию общественного сознания. С 1878 г. в Смоленске начала выходить губернская газета «Смоленский вестник». Сначала она выходила два раза в неделю, затем три и, наконец, стала выходить шесть раз в неделю. В газете, помимо официальной информации и объявлений, публиковались заметки о жизни города – происшествиях, курьезных случаях и т.д. Нашлось в ней место и евреям, которые предстают на страницах газеты далеко не в самом благоприятном виде. Так, в 1880 г. корреспондент «Смоленского вестника» обвинял евреев-ремесленников в занятии ростовщичеством, содержании кабаков и торговле крадеными вещами [СВ 1880], а спустя тринадцать лет, в 1893 г., на страницах газеты евреев раскритиковали за грязь в Ямской слободе (одном из самых бедных районов города, где традиционно селилась еврейская беднота) [СВ 16 мая 1893].

Столкнувшись с бурным ростом еврейского населения, власти на местах начали поиск способов ограничить право жительства для евреев в губернии. Уездный город Рославль, благодаря своему пограничному положению, стал местом проживания второй по численности после смоленской еврейской общины. В Рославльскую городскую думу не раз поступали запросы от населения о необходимости сократить численность евреев в городе. В 1881 г. рославльский городской голова направил рапорт на имя смоленского губернатора о просьбе разрешения вопроса о праве жительства вне черты оседлости для детей отставных еврейских солдат на уровне Министерства внутренних дел. Свою позицию автор объяснил следующим образом: «…местные пользы и нужды города требуют не допускать водворения еврейского элемента» [ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. (1881). Д. 282. Л. 2]. В 1885 г. на имя губернатора поступила анонимка, в которой евреев, проживавших в Рославльском уезде, обвиняли в спаивании местных крестьян, ведении нелегальной торговой деятельности, завышении цен [ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. (1885). Д. 23. Л. 4]. Неизвестный жалобщик, чей донос написан весьма низким стилем, с ошибками, мотивировал свое обращение к губернатору тем, что «местная полиция едва ли в состоянии уничтожить распущенные корни». Неизвестный сетует: «…для нас, местных жителей, крайне обидно, за нами строго следят, на какой-нибудь несчастный амбар или лавочку обязавают брать свидетельствы, билеты…», евреи же, напротив, обходят все законы, беспрепятственно ведут свой бизнес и «в довершении всего над нами же строят насмешки» [Там же. Л. 4 об.]. С большой долей вероятности можно предположить, что евреи были непосредственными конкурентами автора доноса, к такому же выводу пришел и чиновник особых поручений, изложивший свое мнение в комментарии к самому тексту. По мнению чиновника, жалоба эта исходила из среды «русских торговцев». Между тем проблема увеличения численности евреев в Рославльском уезде и в самом деле беспокоила власти (речь шла об «удвоении» числа евреев в уезде, в результате которого здесь жили 13 евреев!).

Смоленская губернская администрация всерьез обеспокоилась описанными в доносе фактами. Губернатор распорядился в кратчайшие сроки расследовать инцидент, в ответ же рославльский исправник предупредил губернатора о возможных антиеврейских беспорядках в Рославле, после чего перепуганные еврейские торговцы («жители Рославля еврейского исповедания») прислали в Смоленск письмо с просьбой о недопущении слухов, которые могут привести к беспорядкам [Там же. Л. 7–8 об.]. В этот раз действительно обошлось без погромов.

Спустя четыре года рославльская полиция снова занялась проверкой деятельности евреев в уезде. Согласно докладу чиновника особых поручений Медера, в 1-м стане Рославльского уезда в августе 1899 г. проходила проверка лесозаготовительного завода, которым владели евреи. В ходе проверки выяснилось, что среди задействованных в предприятии евреев есть нелегалы, однако «все упомянутые евреи занимаются исключительно лесным делом, о тайной же продаже вина никому из окрестных жителей неизвестно» [ГАСО. Ф. 1. Оп. 7. (1899). Д. 573. Л. 1.]. В документе среди прочего описывается схема побега нелегальных мигрантов от местной полиции – через глухой леc до границы с Могилевской губернией. Официальная переписка между представителями Смоленской губернии не содержит каких-либо обвинений в адрес евреев: полицейские и чиновники прежде всего следили за исполнением законов и пресекали попытки их нарушить.

Рославль можно назвать, пожалуй, самым упоминаемым городом при описании эпизодов, связанных с антиеврейскими настроениями и агрессией (с ним мог сравниться лишь Смоленск). Согласно переписи населения 1897 г., в Рославле проживало 1145 евреев (6,4% населения), в Рославльском уезде еще 1267 (7% населения). Однако столь незначительной доли еврейского населения было достаточно для возникновения периодически поводов к конфликтным ситуациям. Очевидно, что самым ущемленным в связи с присутствием евреев слоем рославльского населения были торговцы, и они стремились всячески противодействовать росту числа евреев в городе и уезде.

Очередная жалоба на евреев Рославля поступила уездному исправнику губернатора в 1904 г. Некий человек по фамилии Хрущев прислал донос следующего содержания: «Ваше Высокопревосходительство. Жидовская синагога в г. Рославле. Это притон машенников в ней вы найдете все, что требуется для погубления России…» [ГАСО. Ф. 1. Оп. 1. (1904). Д. 15. Л. 4]. Далее в том же стиле перечисляются основные «виновники» в «погублении России» поименно (с ошибками в фамилиях обвиняемых). Среди обвинений значится и сотрудничество с заграничными «домами», и приобретение газет с карикатурами «самого возмутительного содержания». После перечисления провинностей крупных купцов доносчик переходит к другим категориям еврейского населения: «Евреи ученики и ученицы служат проводником в училище среди русской молодежи…». Следствие быстро установило автора записки: им оказался восемнадцатилетний крестьянин Никифор Суздалев, служащий в лавке мещанина Василия Черникова. Как выяснилось, донос был написан «по наущению» хозяина лавки, в которой работал молодой человек. Допросив Черникова, рославльский исправник получил ясное представление о том, как был сфабрикован этот донос. Черников признал, что «когда-то прочитал в каких-то газетах, что главные рассадники пропаганды есть евреи, которые и скрывают пропаганду в синагогах», а фактических сведений в отношении всего изложенного в доносе у него нет. В заключение допроса лавочник заявил, что «донос написан Черниковым под влиянием ненависти к пропаганде и в припадке своего болезненного состояния» [Там же. Л. 6–6 об.]. Крайне неразборчивая и начертанная нетвердой рукой подпись, а также характеристика исправником Черникова как человека «анормального» действительно позволяет заключить, что этот демарш против рославльских евреев был исполнен психически нездоровым человеком. Но если оставить в стороне версию о сумасшествии рославльского лавочника и посмотреть на этот донос в сравнении с другим «народным» походом против евреев – зверовичским, – то можно увидеть весьма любопытные детали, заметить, как сместились акценты в «обвинительных тенденциях» конца XIX – начала ХХ вв. Если жители Зверовичей жаловались на нарушение «древлего благочестия», т.е. религиозного порядка, столь ценимого еще в XVIII столетии, то Черников делает упор на распространение пропаганды и совращение умов молодежи – главную угрозу России рубежа XIX–XX вв. Религиозные обвинения становятся менее актуальными. При этом экономическая конкуренция вновь активизирует антиеврейские народные представления, которые приобретают уже новые формы: пропаганда, запрещенная литература, влияние на русские умы, сотрудничество с иностранцами.

Усиливавшийся в стране антисемитизм, законодательно закрепленная дискриминация, тяжелое положение евреев в черте оседлости обусловили активное участие еврейского населения в политических движениях Российской империи. Евреи Смоленщины не остались в стороне, они составили большинство среди представителей нелегальных социал-демократических и революционных групп в губернии, что не могло не отразиться на их восприятии окружающим населением. Евреи как проводники революции в Смоленской губернии – это не миф, а реальность. Политическая активность еврейской молодежи и участие евреев в революционном движении Смоленщины стали предметом исследования профессора Майкла Хики [Hickey 2007]. Он же в качестве иллюстрации масштаба вовлечения евреев в социал-демократическую деятельность привел пример с участниками демонстрации 3 февраля 1905 г., большинство из которых, по словам шефа полиции Ломановского, были «преимущественно евреи и студенты» [Там же, 55].

Общественно-политическая деятельность евреев и антиеврейское насилие на Смоленщине неразрывно связаны. Первая волна погромов 1880-х гг. обошла Смоленщину стороной, поскольку недовольство было вызвано, главным образом, экономической конкуренцией. Но если в 1885 г. рославльские власти только предупреждали губернское руководство о возможных беспорядках, то в 1902 г. эти беспорядки в самом деле осуществились. Так, в мае 1902 г. произошла массовая драка между железнодорожными мастеровыми и евреями, вышедшими на майскую демонстрацию. Изначально, согласно источнику, железнодорожники пришли на помощь местной полиции, разгонявшей демонстрантов, независимо от их этнического происхождения, но в разгар беспорядков, очевидно, настроения переменились, и все это превратилось в антиеврейскую агрессию [ЦДНИСО. Ф. Р-7. Оп. 1. Д. 320.]. Можно ли эти беспорядки назвать именно погромом – вопрос непростой, ведь конфликт начинался как политическая протестная акция, участниками которой было большое количество евреев[11]. По мнению М.Хики, инцидент в Рославле не попал в список погромов Российской империи только потому, что он, к счастью, обошелся без человеческих жертв [Hickey 2007, 56, 65].

Согласно таблице погромов «От Кишинева до Белостока…» за 1903–1906 гг., опубликованной в «Американском еврейском ежегоднике», в Смоленской губернии за указанный период было зафиксировано четыре погрома: два – в Смоленске, один – в уездном городе Вязьме и один – в селе Ярцево [Yearbook 1906, 34–89]. Сведения об этих актах антиеврейского насилия разрозненны.

Первому смоленскому погрому (26 октября 1904 г.) предшествовали слухи о назревающих погромных настроениях. В ходе беспорядков пострадало 69 еврейских магазинов, жертв среди евреев не было [Hickey 1998, 825; ПИ 1903, 14 октября]. Однако через год, 1 ноября 1905-го, во время второго погрома были изнасилованы несколько еврейских женщин и убиты два студента-еврея [Hickey 2007, 60; РВ 1905 № 216 11 августа; Пролетарий 1905 № 18 13 сентября].

Тогда же, осенью 1905 г. (19 и 20 октября), произошел еврейский погром в уездном городе Вязьма. Поводом для начала конфликта послужил акт осквернения портрета императора Николая II еврейскими активистами в вяземском городском саду. После столь чудовищного для русского обывателя события «коренные жители» города устроили погром, в результате которого пострадало имущество сорока пяти вяземских евреев. Погромщики предстали перед судом, процесс длился с 21 по 26 августа 1907 г. Защиту погромщиков возглавил А.С. Шмаков – черносотенец, политический деятель, автор серии антисемитских брошюр. По словам Шмакова, причина погрома крылась исключительно в немедленной эмоциональной реакции горожан на осквернение «национальной святыни», тогда как в целом в Вязьме никакого напряжения в межэтнических отношениях нет («евреи <…> положительно и единогласно отвергали какую-либо к ним ненависть со стороны “коренных вязьмичей”») [Шмаков 1907, 3]. Приговор, вынесенный подсудимым, полностью удовлетворил Шмакова: большая часть обвиняемых была оправдана; те, кто был осужден, приговорены лишь к штрафам, а в гражданских исках вяземским евреям было отказано [Там же, 43]. Как становится ясно даже из речи защитника погромщиков и ярого антисемита, иудео-христианские отношения в Вязьме ухудшала, с одной стороны, традиционная экономическая конкуренция и борьба за рынок (жалобы на засилье евреев и потерю позиций от русских торговцев звучали с 1880-х, в том числе и в Вязьме), с другой стороны – открытая приверженность революции, идее свержения самодержавного строя среди евреев и чуждость этих взглядов вязьмичам.

Однако далеко не во всех случаях еврейские погромы на Смоленщине можно связать с политической деятельностью евреев губернии. 25 апреля 1905 г. смоленскому губернатору Н.А. Звегинцеву поступила срочная телеграмма: «Ярцево опять бунт разбивают еврейские лавки, прошу экстренно прислать войск. Надзиратель Корольков» [ГАСО. Ф. 1. Оп. 6. (1905). Д. 37. Л. 1]. В тот период Ярцево было селом Духовщинского уезда, где располагалась крупная текстильная мануфактура Хлудова. Рабочие мануфактуры славились своим дерзким нравом и протестными настроениями, поэтому волнения на фабрике были не редкостью[12]. За месяц до инцидента, 28 марта, на фабрике вспыхнули беспорядки, причиной которых стало недовольство рабочих попыткой администрации снизить заработную плату [Кононов 2004, 349]. В конце апреля объектом агрессии рабочих и местных крестьян стали еврейские лавочники, проживавшие в Ярцеве. Исполняющий дела губернатора Цехновецкий распорядился направить на подавление беспорядков два Софийских полка, что свидетельствовало о серьезном отношении губернской администрации к происходившим событиям (к слову, на фабрике работали четыре тысячи человек, кроме того на производстве были заняты около шести сотен сплавщиков леса из местных крестьян). В Министерство внутренних дел губернатор направил телеграмму, в которой сообщил о «беспорядках на почве антиеврейской» [ГАСО. Ф. 1. Оп. 6. (1905). Д. 37. Л. 5]. В результате погрома пострадало 12 еврейских лавок, при этом погромщики не тронули ни одной христианской лавки, более того – в них рабочие «аккуратно оплачивали покупаемое вино». Сами ярцевские евреи в результате инцидента не пострадали, в отчете для министерства о событиях сообщалось так: «…заслуживает внимания, что лавка еврея Миркина, находящаяся на той улице, где был погром, осталась нетронутой». Этот факт, по мнению шефа жандармов генерала М.М. Громыко, указывает на то, что Миркин был одним из лидеров рабочего движения [Там же. Л. 15]. Власти были склонны полагать, что погром «можно скорее объяснить распущенностью местного фабричного люда, чем враждою к евреям, для которой нет экономической почвы в Ярцеве» [Там же. Л. 16]. Причина погрома, называемая самими зачинщиками, выглядит весьма странно: евреи якобы подстрекали рабочих пойти громить фабрику и обещали за это плату. Следствие также упоминает о распространении популярной среди рабочих газеты «День», в которой накануне была напечатана статья «Письмо с Юга» (№ 109), содержащая призыв к погрому. Любопытно, что двух главных зачинщиков беспорядков следствие характеризовало таким образом: «…люди злопамятные и вредные, терроризирующие рабочих и принимавшие самое деятельное и видное участие в мартовской забастовке» [Там же. Л. 18].

Несмотря на кажущуюся простоту конфликта и перспективу его скорого угасания, часть войск оставалась в Ярцеве до середины мая 1905 г., так как настроения рабочих и крестьян в отношении евреев по-прежнему вызывали беспокойство у властей [Там же. Л. 27 об.]. Местные евреи же были настолько запуганы, что уже в конце июня направили телеграмму губернатору следующего содержания: «Убедительно умоляем оставить войска до 25 июня до миновения праздника Дух Тройцы и первая получка, если войска уедут, положение наше будет опасно» [Там же. Л. 30]. К счастью, погром в Ярцево не повторился.

Беспорядки в Ярцево обнажили еще один существенный фактор эскалации межнационального конфликта – алкоголь. Увы, этот двигатель агрессивной силы редко адекватно оценивается историками. Между тем, пьяные рабочие и солдаты вызывали и у местной администрации неподдельный страх, а порой и вовсе обращали представителей власти в бегство. В конце мая 1905 г. пятнадцать евреев гор. Сычевки Смоленской губернии подали прошение на имя губернатора с просьбой защитить их от намечающегося погрома: «В Сычевке сильно циркулируются слухи, что между 28 мая и 8 июня произойдет разгром евреев. Это приходится слышать от жителей Сычевки, которые говорят, что сами будут участвовать в разгроме…». И далее: «Считаем нужным прибавить, что особенно грозны 5-е и 6-е июня, дни праздника Пятидесятницы, а 8-е июня день праздника местнаго пожарного общества…» [ГАСО. Ф. 1. Оп. 6. (1905). Д. 48. Л. 4]. Евреи просили прислать подкрепление к силам местной полиции.

Из секретного рапорта сычевского уездного исправника нам становится известно, что слухи о возможных беспорядках распространялись в Сычевке с февраля 1905 г., причем планируемыми объектами нападения были не только евреи, но и местная полиция [Там же. Л. 1]. При этом градус антиеврейской агрессии в городе был все же довольно высок. Наибольшее опасение вызывали солдаты, которым предстояла мобилизация. Исправник также сообщал об инциденте в Сычевском Общественном собрании: ссоре члена клуба с приезжим евреем, после которой по городу стали разбрасывать «подметные листки об изгнании жидов». Погрома не произошло, и в очередном рапорте губернатору сычевский исправник докладывал: «…хотя и носились слухи о разгроме евреев и даже Полиции, но таковые по видимому распространялись не запасными нижними чинами, а разными неблагонадежными лицами…» [Там же. Л. 40]. В заключение исправник высказал свое мнение о появлении погромных слухов: «…все таковые случаи <…> я приписываю веянию времени». Любопытная деталь из рапорта: в день мобилизации евреи покинули город, опасаясь погрома, однако «смотря на это, к оставшимся евреям запасные [то есть солдаты запаса] относились снисходительно».

Цитируемое выше архивное дело включает документы не только о возможном погроме в Сычевке, но и о ряде не имеющих отношения к евреям инцидентов с участием военнослужащих. Эти сюжеты составляют для исследователя несомненную ценность, поскольку представляют тот контекст, в котором разворачивались и события вокруг еврейских жителей Смоленской губернии. Угрозой не только для евреев (как одной из самых незащищенных категорий населения), но и для власти были наиболее грозные социальные силы – революционно настроенные рабочие и пьяные солдаты.

Еще одной политической силой, ухудшавшей жизнь смоленским евреям в 1900–1910-е гг., были черносотенцы. Поскольку среди социал-демократов и революционеров Смоленской губернии еврейская молодежь составляла большинство, то противостояние черносотенцев и еврейских социалистов затрагивало широкие слои еврейского населения. Евреи в этом конфликте не были лишь жертвами. Так, 2 января 1906 г. был убит смоленский купец А.А. Котов, организатор черносотенной ячейки. Ответственность за преступление взяла на себя группа евреев-террористов во главе с М. Синявинским (позже они убили также заместителя шефа жандармов М.К. Гладышева) [Hickey 2007, 61].

Инициатором создания отделения крупнейшей в России черносотенной организации «Союз русского народа» (далее – СРН) в Смоленской губернии стал шеф жандармов генерал М.М. Громыко. Очевидно, высокий пост не позволил ему официально стать во главе организации в первые годы ее существования (формально руководителем была его жена), однако после отставки Громыко возглавил СРН [СРН 1926, 364]. Сам генерал Громыко не скрывал своих антиеврейских взглядов, которые подогревались тем, что среди политических диссидентов (социал-демократов и революционеров) в Смоленской губернии было значительное количество евреев.

В 1910 г. в Смоленске была предпринята первая попытка организации ритуального процесса против евреев. История стала достоянием общественности благодаря инициативе члена смоленского отделения СРН священника Н. Ракитского. Суть эпизода, преданного огласке, сводилась к следующему: в первую неделю Великого поста, 5 марта 1910 г., нищенка Евдокия Абрамова с младенцем на руках собирала милостыню по домам смоленских жителей в 3-й части города; Абрамова зашла в дом, где проживали евреи, и отдала им своего ребенка, чтобы те напоили его чаем (или молоком). Младенца вернули через продолжительное время спящим, а через несколько недель, после долгой болезни, ребенок скончался. По смоленским базарам разнеслись слухи: «жиды» замучили христианского младенца, поговаривали о погроме, но все стихло. Однако 14 мая на первой полосе черносотенной газеты «Русское знамя» (которая издавалась в Санкт-Петербурге под редакцией одного из основателей «Союза русского народа» А.И. Дубровина) вышла статья под названием «Родители, берегите детей!!» [РЗ 1910] 14 мая]. Автор по фамилии Полтавец красочно излагал подробности вероломного преступления евреев Смоленска во главе с Миррой Пинкус. Согласно тексту статьи, в первую неделю Великого поста нищенка Абрамова с младенцем на руках зашла в дом, где квартировала еврейская семья, пожилая еврейка подробно расспросила пришедшую о дочке, осведомилась, крещена ли она, и, предложив «напоить чаем» младенца, унесла ее. С пожилой еврейкой ушли также две молодые и мужчина-еврей. Ребенка не возвращали очень долго (несколько часов), а когда наконец вернули, то предупредили, что теперь девочка будет долго спать. Абрамова покинула дом, где проживали евреи, и отправилась по деревням Смоленского уезда в поисках милостыни и по своим знакомым. Среди прочего, она зашла к своим знакомым, у которых решила искупать ребенка и обнаружила на его теле неизвестные раны. Здоровье ребенка оставляло желать лучшего, вскоре девочка умерла. Виновными в этом Евдокия Абрамова и ее знакомые объявили евреев, поскольку раны, по их мнению, явно свидетельствовали об истязаниях младенца с целью получения его крови. Такова была версия журналиста.

Проведенное следствие быстро показало, что дело не дойдет до суда: ребенок скончался от целого «букета» болезней и плохого ухода. Однако в «Русском знамени» травля смоленских евреев продолжалась. Публикации о деле Абрамовой появлялись регулярно на протяжении 1910 г. (6 раз), и еще одна статья аналогичного содержания вышла в 1911 г. Оклеветанная Мирра Пинкус подала иск в Смоленский окружной суд на редактора газеты «Русское знамя» А.И. Дубровина, автора статей об Абрамовой Еремченко (писавшего под псевдонимом «Полтавец»), священника Н. Ракитского и саму Е. Абрамову. Материалы этого судебного дела были опубликованы в Санкт-Петербурге в 1914 г., но прежде ни разу не становились предметом исследования. Наибольший интерес в этой публикации представляют свидетельские показания о зарождении ритуального обвинения, собранные в ходе полицейского расследования. Так, мать погибшей шестимесячной девочки Марии сорокалетняя Евдокия Абрамова постоянно путалась в своих показаниях: не смогла указать дом, в котором проживали евреи, точно назвать причину, по которой евреи забрали ребенка у нее, продолжительность времени, на которое евреи забрали девочку. Однако она совершенно твердо рассказывала о том, у кого и как впервые появилась мысль о виновности евреев в произошедшем. Анастасия Осипова, жительница села Рогулино Владимирской волости Смоленского уезда, приняла Абрамову с ребенком после того, как последняя вернулась из Смоленска. Именно Осипова, решив искупать ребенка, обнаружила раны на теле девочки. Из материалов следствия: «…показательница догадалась, что евреи искалывают детей, так как она это слышала, и осмотрела ребенка, при чем она заметила на теле ребенка в разных местах как то на руках и на ногах незаживающие ранки в виде колотых чулочным прутком» [Дело Абрамовой 1914, 29]. Анастасия Осипова рассказала о своей догадке матери ребенка, а далее события развивались стремительно. Чем хуже становилось состояние ребенка, тем большее количество людей узнавало от Абрамовой, что причина ухудшения здоровья ребенка не явная антисанитария, плохое питание и сопутствующие заболевания, а именно результат истязаний младенца евреями. Заметим попутно, что ни в показаниях свидетелей, ни в рассказе самой Абрамовой нет ни слова о том, зачем нужна была евреям кровь девочки. О назначении крови знали базарные сплетники: именно они разносили слухи о том, что кровь евреям нужна «для своей мацы» [Там же, 12].

Однако превратить бытовой эпизод с нищенкой и ее ребенком в газетный скандал Абрамова и ее знакомые не смогли бы в одиночку, да и едва ли им пришло это в голову. Даже на смоленском базаре, как выяснилось, слухи о навете и погроме разносил некий петербургский «гастролер» С.Ф. Еленев [СРН 1926, 364]. Историю о младенце услышал в доме смоленских мещан, к которым позже заходила Абрамова, священник Никодим Ракитский, который по совпадению оказался еще и членом «Союза русского народа». Именно ему принадлежала идея устроить из смерти девочки наветный скандал. Ракитский осуществлял «идейную подготовку» Евдокии Абрамовой, что явствует из неожиданного заявления последней на одном из допросов о том, что евреи – «темные фанатики» и об их обыкновении истязать христиан с целью получения их крови она прочла в книге Лютостанского «на странице 37» [Дело Абрамовой 1914, 22]. Эта формулировка – весьма неординарное заявление для неграмотной нищенки, освидетельствованной медиками как слабоумная.

Примечательна позиция официальных лиц в отношении разразившегося скандала. Так, приемник М.М. Громыко на посту шефа смоленских жандармов – полковник Н.Г. Иваненко – расценивал попытку возбуждения ритуального дела как «чисто погромную затею» и, согласно материалам судебных заседаний, «в самой категорической форме высказал, что он ни на минуту не допускает, чтобы здесь могло иметь место преступление» [Там же, 13, 15]. Неизвестно, как развивались бы события, если бы во главе жандармского управления в этот период все еще находился М.М. Громыко, чьи антисемитские убеждения были широко известны. Однако в случае с делом Абрамовой власти не проявили никакой инициативы, а напротив, стремились погасить потенциальный конфликт и предотвратить погромные настроения. Согласно показаниям пристава 3-й части города Смоленска Алейника, сам пристав предпринимал попытки оспорить обвинения Н. Ракитского в адрес евреев и приводил в качестве аргумента несостоятельности навета тот факт, что «в смоленске евреи приготовляют мацу через русских отчасти именно для того, чтобы простой народ видел способ ея приготовления» [Там же, 18].

Поскольку скандал с кровавым наветом вышел за пределы базарных сплетен, смоленские евреи (в лице членов хозяйственного правления синагоги) посчитали необходимым выразить протест против необоснованных обвинений и травли Мирры Пинкус и ее близких. Так, они опубликовали открытое письмо в ряде имперских изданий, в том числе в проправительственной газете «Россия», где выражали свое возмущение клеветой. Интересы Мирры Пинкус представлял известный правозащитник, борец с антисемитизмом Н.К. Муравьев. Выступая в суде, он назвал обвиняемых «идейными погромщиками», истинной целью которых было развязать реальный еврейский погром в Смоленске и пригороде [Там же, 44].

По итогам судебного разбирательства Абрамова была оправдана, а остальные получили по два месяца тюремного заключения. Оклеветанная Мирра Пинкус осталась недовольна мягкостью приговора, предприняла попытку подать апелляцию, однако московский суд ей отказал [СРН 1926, 374–375]. Более громкого резонанса смоленский ритуальный процесс не вызвал ни в губернии, ни в стране, ведь он совпал по времени с крупнейшим в истории Российской империи процессом по обвинению еврея в ритуальном убийстве – делом Бейлиса.

Первая мировая война существенно ухудшила положение смоленских евреев: наплыв беженцев, переправляемый через регион поток пленных, близость военных действий – все это сказывалось на социально-экономическом положении общины. Военное время принесло и новые конфликты. В этот период в Смоленской губернии разразилась целая серия процессов и громких скандалов с участием евреев. В этих случаях еврейское происхождение становилось практически одним из пунктов обвинения. Так, в 1915 г. за сионистские взгляды был осужден смоленским окружным судом И.М. Израелитан, поданная по этому поводу в судебную палату жалоба помогла лишь заменить арест штрафом [ЕЖ 1915].

Весной 1917 г. смоленский исполнительный комитет рассматривал дело по обвинению М.М. Громыко в распространении информации о якобы совершенных евреями преступлениях в 1916 г. Генерал Громыко обвинял еврейских медиков в намеренном отравлении городской водопроводной воды (колодцы, в отравлении которых обвиняли обыкновенно евреев, видимо, остались в средневековом прошлом), а еврейских медсестер – в связях с солдатами и шпионаже в пользу врага. Подробности этого дела стали известны журналистам и опубликованы в «Смоленском вестнике» [СВ 1917 17 апреля][13].

Военная и революционная обстановка способствовала активизации погромных настроений и в Рославле. 2 октября 1917 г. железнодорожные рабочие с лозунгом «Бей жидов!» снова громили еврейские дома. В результате беспорядков два человека были убиты, 12 ранены [СВ 1917 4, 5, 6 октября].

Приход советской власти, с одной стороны, завершил этап имперской  дискриминационной политики в отношении еврейского меньшинства; с другой стороны, на Смоленщине большевики не отказывались от использования, очевидно, близкой населению старорежимной риторики о евреях-эксплуататорах и классовых врагах [Hickey 2007, 841]. Однако этот аспект межэтнических отношений требует отдельного более серьезного изучения.

Заключение

Смоленщина едва ли могла предложить идеальные условия для евреев в XVIII – начале ХХ вв. Смоляне скандалили с евреями, жаловались на них властям, возводили кровавые наветы и устраивали погромы по всей территории губернии. Однако все это вовсе не останавливало миграционный поток евреев из-за черты оседлости. В исследовании демографии еврейского населения Смоленской губернии М. Хики пришел к выводу, что темпы переселения евреев в регион никак не коррелировали с ухудшением межэтнических отношений: попросту говоря, евреи не уезжали из губернии из-за антиеврейских настроений смолян. Зато прослеживается зависимость усиления миграционного потока от периодов улучшения экономической ситуации и оживления рынка труда в регионе [Hickey 2002, 88].

Трудно представить, чтобы опыт реального соседства православных смолян с евреями сводился исключительно к агрессии. Выборка сюжетов в нашем исследовании зависела прежде всего от имеющихся источников, а в источниках (за исключением обзоров и статистических сведений) редко речь идет о норме: в поле зрения бюрократии попадали по большей части конфликтные инциденты с участием евреев, норма же оставалась за пределами документальной фиксации. Будучи в меньшинстве, евреи включались в окружающее социокультурное пространство, находили в нем собственные социально-экономические ниши: ремесло, торговля, медицина, фотография, книжное дело, журналистика. При этом клиентами евреев были в большинстве своем неевреи. Еврейское и нееврейское население взаимодействовали друг с другом регулярно на уровне повседневного общения. Порой излишняя близость между представителями разных конфессий даже возбуждала подозрения. Так, например, в 1908 г. Евдокия Авдеева обратилась к смоленскому губернатору с просьбой расследовать возможное согласие ее сына Леонтия, проживавшего последние четыре года у еврея-мельника Каплунова в Бельском уезде, принять иудаизм. По заявлению Авдеевой, ее сын якобы намеревался жениться на сестре Каплунова и, поскольку невеста не собиралась креститься, раздумывал о смене веры [ГАСО. Ф. 1. Оп. 6. 1908. Д. 146].

Мы сознательно обходим вниманием в рамках этой статьи большую и, к сожалению, все еще малоисследованную тему конфессиональных границ и смены веры между иудеями и православными в Смоленской губернии. Обращение к этой проблеме требует отдельной подробной поисковой и аналитической работы. Впрочем, в задачи нашего исследования не входила регистрация всех известных сюжетов о взаимоотношениях между иудеями и православными на Смоленщине в XVIII – начале XX вв., такое исследование скорее предполагает формат монографии.

Анализ конфликтных ситуаций с участием христиан и иудеев показывает, что в основе большинства сюжетов лежало недовольство местного населения экономической конкуренцией, которую создавало активно прибывающее в губернию еврейство. Эскалация межэтнического конфликта на Смоленщине была связана с новыми явлениями в жизни страны: политизацией (в том числе с активностью «Союза русского народа»), ростом революционных настроений среди широких масс населения (ср. подстрекательство рабочих в Ярцеве, рославльские погромы железнодорожников), ухудшением социально-экономического положения смолян (в особенности в ходе Первой мировой войны). При этом евреи оказывались уязвимым меньшинством, но не единственными объектами агрессии. Участие евреев в социал-демократическом и революционном движении приводило к еще большему напряжению и росту уровня взаимного насилия, беспорядкам и преступлениям. Однако при всей, казалось бы, неблагоприятной обстановке в межэтнических взаимоотношениях еврейская община Смоленской губернии продолжала интенсивно развиваться и расти, воспринимая этот регион как вполне подходящее для жизни место.


[1] Смоленский общественный деятель Х.Д. Рывкин выдвинул версию о поселении евреев в городе в качестве «козар» еще в X в. Несмотря на то, что сама эта версия сомнительна, здесь ценно восприятие еврейского присутствия в регионе как чего-то древнего [Рывкин 1910, 34].
[2] В одном из пунктов Андрусовского мирного договора от 1667 г. говорилось: «И жидов тех, которые в веру Русскую не крестилися, всех с женами и детьми и с животами их, никого не тая и к зоставанию не принуждаючи, доброю верою в сторону Его Королевского Величества и Речи Посполитой взволить и выпустить Его Царское Величество укажет» [Гессен 1915, 163–164].
[3] Территория Краснинского уезда и село Зверовичи до 1654 г. входили в состав Великого княжества Литовского. После возвращения в Московское государство село Зверовичи стало центром дворцовой волости царя Алексея Михайловича.
[4] В 1713–1726 гг. Смоленская губерния вошла в состав Рижской губернии в статусе отдельной провинции. С 1726 г. вновь получила статус губернии [Кононов 2004, 27–28].
[5] Ныне это деревня Пнёво в Кардымовском районе Смоленской области; расположена по Старой Смоленской дороге. В XVIII в. Пнёвская слобода была ямским селом, где размещались церковь, казенный питейный дом, несколько кузниц.
[6] Здесь и далее орфография источника сохранена. Пунктуация приведена в соответствие с правилами современного русского языка.
[7] Хамец – тесто, замешанное на муке и воде и подвергшееся брожению, то есть закваске. Тора запрещает иудеям есть хамец во время праздника Песах.
[8] Варианты этого текста («хомец, иди вон», «хомец, иди под печь» и т.п.) до сих пор фиксируются в рассказах жителей Смоленщины и русско-белорусского пограничья о довоенной практике празднования еврейской Пасхи [Амосова 2016, 236].
[9] Цдака (ивр.) – «благотворительность». Цдака является одной из заповедей иудаизма, в соответствии с которой необходимо делать пожертвования в пользу нуждающихся, бедных, а также жертвовать на поддержание еврейской религиозной жизни.
[10] Баалей тшува (ивр.), ед. ч. баал тшува – букв. «раскаявшийся», то есть еврей, вернувшийся в иудаизм.
[11] Сам термин «погром» и рациональность использования этого понятия применительно к конкретным эпизодам антиеврейского насилия проанализировал Д. Энгель [Engel 2011].
[12]. В 1880 г. на ярцевской мануфактуре произошла знаменитая Хлудовская стачка. Подробнее [РД 1950, 443–456].
[13] Я благодарю профессора Майкла Хики за предоставленную информацию из его готовящейся к печати монографии.


Источники

ГАСО – Государственный архив Смоленской области

Дело Абрамовой 1914 – «Ритуальное» дело Абрамовой, слушавшееся в Смоленском окружном суде 10 декабря 1913 года. СПб., 1914.

Дело о сожжении 1911–1913 – Дело о сожжении отставного морского флота капитан-поручика Александра Возницына за отпадение в еврейскую веру и Бороха Лейбова за совращение его (1738 год) / Публ. и вступление И.Ю. Маркона // Пережитое. СПб, 1911–1913. Т. 2. Прил. С. 3–48; Т. 3. Прил. С. 49–80; Т. 4. Прил.С. 81–112.

ЕЖ 1915 – Еврейская жизнь. 1915. № 16–17.

К истории отношений 2012 – К истории иудео-христианских отношений в России в первой половине XVIII века // Россия XXI / Публ. и вступит. статья В. Герасимовой. 2012. № 1. С. 160–179.

Обзор 1913 – Обзор Смоленской губернии за 1913. Смоленск, 1915. Таблица № IX.

ПИ 1903 – Последние известия. 14 октября 1903.

ПСЗ – Полное собрание законов Российской империи. I. Т. VII, VIII, XI.

РВ 1905 – Русские ведомости № 216 от 11 августа 1905.

РГИА – Российский государственный исторический архив. Ф. 1286. Оп. 19. Д. 1040.РГИА. Ф. 796. Оп. 3. Д. 1187.

РД 1950 – Рабочее движение в России в XIX в.

Сб. документов и материалов. Т. 2. Ч. 2. М., 1950.

РЗ 1910 - Русское знамя. 1910 г. 14 мая.

СВ 1880 – Смоленский вестник. 1880. 20 июня.

СРН 1926 – Союз русского народа. По материалам чрезвычайной следственной комиссииВременного правительства / Сост. А. Черновский. М.; Л., 1926. С. 374–375.

ЦДНИСО – Центр документации новейшей истории Смоленской области Ф. Р-7. Оп. 1.Д. 320.

Шмаков 1907 – Шмаков А.С. Речь присяжного поверенного А.С. Шмакова, в защиту Ильи Михайловича Векшина, Владимира Александровича Сусленникова... и других, всего двадцати четырех жителей г. Вязьмы, обвиняемых в погроме евреев, т.е. в деянии, предусмотренном ст. 269 Улож. о нак. М., 1907.

Admor 1983 – Admor Rayatz Igrois Koidesh (Письма святости [иврит]). Vol. 6. N.Y., 1983.

Tsemakh 1995 – Tsemakh Tsedek. She’elot u-Tshuvot (Вопросы и ответы [иврит]. Part 3. Shulhan ’Arukh ve’Even Ha-’ezer. N.Y., 1995.


Литература

Амосова 2016 – Амосова С. «Еврейские» Любавичи в рассказах местных жителей // Норма и аномалия в славянской и еврейской культурной традиции / Отв. ред. О.В. Белова. М., 2016. С. 231–242.

Белова, Петрухин 2008 – Белова О.В., Петрухин В.Я. Еврейский миф в славянской культуре. М.: Гешарим, 2008.

Гавриленков 2006 – Гавриленков А.А. Иудаизм на территории Рославля и Рославльского уезда // Ростиславль. 2006. Вып. 2 (7). С. 3–8.

Гавриленков 2009 – Гавриленков А.А. Отношение государственной власти к иудаизму на территории Смоленской губернии в XIX – начале XX вв. // Научные проблемы гуманитарных исследований. 2009. № 5–1. С. 36–47.

Герасимова 2011 – Герасимова В.А. «Баловни судьбы»: выкресты на государевой службе в России в первой половине XVIII века // Тирош. Труды по иудаике. Вып. 11. М., 2011. С. 105–119.

Гессен 1915 – Гессен Ю.И. Евреи в Московском государстве XV–XVII вв. // Еврейская старина. 1915. Вып. I. С. 1–19; Вып. II. С. 153–173.

КЕЭ 1996 – Смоленск // Краткая еврейская энциклопедия / Гл. ред. И. Орен (Надель), М.

Занд. Т. 8 Сирия–Фашизм. М.: Кетер, 1996.

Кононов 2004 – Кононов В.А. Смоленские губернаторы. 1711–1917. Смоленск, 2004.

Левитин 2010 – Левитин М.Н. Евреи Смоленщины. Документальные очерки (1812–1917). Смоленск, 2010.

Лызлова 2012 – Лызлова Т. Дореволюционная история еврейской общины г. Смоленска // Край Смоленский. 2012. № 2.С. 5–9.

Орловский 1907 – Орловский И. Краткая география Смоленской губернии. Смоленск, 1907.

Рывкин 1908 – Рывкин Х.Д. Смоленская еврейская община и ее задачи: (Опыт решения общинных вопросов и проект устава общины). Смоленск, 1908.

Рывкин 1910 – Рывкин Х.Д. Евреи в Смоленске. Очерк по истории еврейских поселений в Смоленске с древнейших времен, в связи с общим положением евреев в древней Руси. СПб., 1910.

Серов 2007 – Серов Д.О. Администрация Петра I. М.: ОГИ, 2007.

Стерлягов 2014 – Стерлягов А.А. Еврейское предпринимательство в Смоленске // Блескавица. 2014. № 16. С. 43–48.

Трахтенберг 1998 – Трахтенберг Дж. Дьявол и евреи. М.: Гешарим, 1998.

Engel 2011 – Engel D. What’s in a Pogrom? // Anti-Jewish Violence. Rethinking the Pogrom in East European Jewish History / Ed. J. Dekel-Chen, D. Gaunt, I. Bartal, N. Meir. Indiana University Press, 2011. P. 19–37.

Hickey 1998 – Hickey M. Revolution on the Jewish Street: Smolensk, 1917 // Journal of Social History. Vol. 31. №. 4. 1998. P. 823–850.

Hickey 2002 – Hickey M. Demographic Aspects of the Jewish Population in Smolensk Province, 1880-s–1914 // Acta Slavica Japonica. 2002.№ 19. P. 84–116.

Hickey 2007 – Hickey M. “People with Pure Souls”: Jewish Youth Radicalism in Smolensk, 1900–1914 // Revolutionary Russia. Vol. 20. № 1. June. 2007. P. 51–73.

Yearbook 1906 – American Jewish Yearbook. Vol. 8. N.Y., 1906–1907.

* Статья подготовлена при финансовой поддержке
Genesis Philanthropy Group в рамках проекта
«Материалы по истории евреев в Государственном
архиве Смолен-ской области».

примечания редактора

Впервые опубликовано: Евреи пограничья: Смоленщина. Москва, Сэфер, 2018.